Декамерон. Гептамерон

Несчастному молодому человеку смертельно хотелось скрыть свое чувство. Но, увидав, сколь настойчив его господин, он должен был признаться ему, что действительно влюб лен в одну даму, которая так хороша собой, что по сравнению с ней и герцогиня, и все дамы из ее свиты кажутся безобразными, но умолял его не допытываться, кто она, сказав, что между ним и его возлюбленной есть уговор, по которому тот из них, кто первый выдаст их тайну, будет считаться предателем и свиданиям их наступит конец. Герцог обещал, что не будет больше настаивать, и был так всем доволен, что стал еще лас ковее к своему другу, чем был прежде. Герцогиня это заметила и со свойственной ей хитростью постаралась узнать, что было тому причиной. Муж ничего от нее не скрыл. И тогда к ее жажде мести присоединилась еще и лютая ревность, и она стала добиваться, чтобы герцог приказал молодому человеку назвать имя его возлюбленной, уверяя, что все, что тот говорит, – ложь и нет другого средства проверить истинность его слов. Ведь если он так и не назовет эту удивительную красавицу, герцог, поверив ему, неминуемо окажется в дураках. Незадачливый муж, которым жена его помыкала как хотела, отправившись на прогулку, взял с собою молодого человека и сказал ему, что теперь он находится в еще большем затруднении, чем был, ибо подозревает, что друг его придумал эту уловку, чтобы не дать ему доискаться до правды, и что теперь эта мысль больше всего его мучит. Поэтому он попросил, если только это возможно, назвать имя той, которую он так любит. Бедный молодой человек умолял не толкать его на подобное предательство и не требовать, чтобы он нарушил клятву, которой так долго был верен, и за один день ему не пришлось потерять то, что создавалось в течение семи лет. Он сказал, что скорее пойдет на смерть, нежели решится предать ту, которая ему так верна. Видя, что он не хочет ее назвать, герцог загорелся такой жестокой ревностью, что, рассвирепев, вскричал:

– Коли так, выбирай. Либо ты назовешь мне имя той, которую любишь так, как ни одну другую, либо я выгоню тебя из своих земель, – а если окажется, что ты через неделю не убрался отсюда, казню тебя страшной казнью.

И пожалуй, ни одному влюбленному не доводилось испытывать такую боль, какая охватила сердце этого бедного молодого человека, ибо он по праву мог сказать: «Angustiae sunt mihi undique» [328][329]. Он хорошо понимал, что если он скажет правду, то потеряет свою подругу, как только та узнает, что он нарушил обет. Если же он не откроется герцогу, он будет изгнан навсегда из его владений, и тогда ему уже больше не свидеться с любимой. И оттого, что он не в силах был сделать выбор, его обуяла смертельная тоска, и лоб его покрылся холодным потом. Герцог же, заметив его растерянность, решил, что никакой возлюбленной у него нет и он действительно любит его жену, что назвать ему некого и что потому-то он так смущен. И он довольно резко сказал ему:

– Если бы слова твои были правдой, тебе не стоило бы никакого труда открыть мне, кто эта женщина, но ты, должно быть, терзаешься именно тем, что меня оскорбил.

Задетый за живое и движимый любовью к своему покровителю, молодой человек решил наконец открыть ему всю правду, веря, что герцог, будучи человеком чести, не позволит себе разгласить эту тайну. И, встав перед ним на колени, он сказал:

– Ваша светлость, я столь многим обязан вам, что благодарность моя и любовь к вам сильнее всякого страха смерти. Я вижу, что у вас сложилось странное и неверное мнение обо мне. И вот, для того чтобы освободить вас от этой тяжести, я решился на то, к чему меня не могли бы принудить даже пытки. Только прошу вас, ваша светлость, ради самого Создателя поклянитесь мне, как государь и как христианин, что вы никогда никому не расскажете моей тайны, которую, коль скоро вашей светлости это угодно, я должен сейчас открыть.

Герцог поклялся, что никогда не расскажет об этом никому и не напишет и нигде не выдаст его ни движением, ни взглядом. Тогда молодой человек, который знал герцога как человека достойного и благородного, начал говорить:

– Ваша светлость, я знал, что племянница ваша, госпожа дю Вержье[330], овдовела и никто за ней не ухаживает. И вот уже более семи лет, как я постарался снискать ее милость. А так как происхождение мое не позволяло мне жениться на ней, я довольствовался тем, что сделался ее возлюбленным и остаюсь им поныне. И Господу было угодно, чтобы все это время мы оба были так осторожны, что ни один мужчина и ни одна женщина ничего не узнали о наших встречах, кроме вас, ваша светлость, в чьи руки я предаю сейчас и жизнь мою, и честь. И молю вас – храните эту тайну и не презирайте племянницу вашу, ибо на целом свете нет женщины более совершенной.