Декамерон шпионов. Записки сладострастника

— Будто я не знаю! — Петр Иванович даже обиделся. — С пассивными легче работать. Они влюбчивы, как школьницы, из них можно хоть канаты вить. Скажу честно, я до работы в органах и не подозревал, что в нашей стране еще сохранились «голубые». Правда, однажды, когда работал в тамбовском райкоме, поехал в командировку и оказался в одном гостиничном номере с армянином, кажется председателем какого-то совхоза. Однажды он угостил коньяком, поговорили и легли спать. И вдруг чувствую, что кто-то залез ко мне в постель… да я ему, извиняюсь, чуть всю штуку с потрохами не оторвал!

Генерал радостно похохотал и вдруг вспомнил, как на приеме у одного большого начальника он сидел на стуле, а начальник вдруг близко подошел к нему, и крепко сжал ногами его ноги… Генерал чуть не описался от страха, но об этом инциденте умолчал, дабы не подрывать ничьего авторитета. Ходом дела генерал остался доволен, однако советовал не спешить, подключить к Уоррену моцартов своего дела, а Барановски вывести из оперативной комбинации, чтобы он зря не светился. Громова эти указания в восторг не привели, затяжек он не любил и, главное, очень хотел получить орден к очередному юбилею ЧК-ОГПУ-КГБ. Какая разница, сколько моцартов трудятся над объектом? Моцарты они или сальери? В любом случае компромат уже налицо, и нечего тянуть кота за хвост.

Между тем влюбленная Мэгги страдала и делилась своими муками с Пэт. Мэгги влюблялась часто и в основном в женатых мужчин, что обычно сопровождалось тайными свиданиями с их нервной спешкой и заканчивалось одинаково трагически: о преступной связи узнавала жена и брала бедную Мэгги в оборот. Появление холостого Джона вселяло надежды. Однажды они поужинали в «Метрополе», но от приглашения домой на рюмку шерри он уклонился. Эту явную аномалию Мэгги объясняла провинциальностью своего кумира, его старомодностью и даже — о боже! — невинностью в 28 лет! Как же еще объяснить его отказ зайти к Мэгги?

— Может, у него венерическая болезнь? — засомневалась совсем не романтическая Пэт. — Или он импотент? У меня этот красавчик не вызывает никаких эмоций. Иногда мне даже кажется, что это женщина, переодетая в мужчину.

— Тебе лишь бы сказать гадости, Пэт. Просто это неординарный, очень сложный человек. Наверное, поэтому я и люблю его. Через полгода меня собираются перевести в Вену, я не представляю, как буду жить без него…

Джон Уоррен жил совсем в других эмпиреях, дружба с Барановски изменила его, жизнь в Москве вдруг заиграла всеми цветами радуги, да и работа спорилась лучше, что не укрылось от глаз Барнса. Изучали вместе Москву. Барановски показал Джону и переулки Арбата, где жили гении, и дворянские особнячки, где тоже жили или гостили великие, и причудливый дом архитектора Мельникова — ничего подобного не было даже в Лондоне! Новый друг сводил его к сероватому особняку на Вспольном переулке, там жил сам шеф тайной полиции Лаврентий Берия, сравнительно недавно расстрелянный за сотрудничество с английской разведкой и необузданный разврат. Однажды наслаждались «Гаяне» в Большом, после спектакля пошли за кулисы, там их встретил Владлен, длинноногий красавец с точеной фигурой, звезда балета стирал пот и грим со счастливого лица большим цветным полотенцем, благосклонно выслушал комплименты визитеров и тут же пригласил домой на незатейливый фуршетах, артисты любят ночь, нервы на спектакле разыгрываются и долго не утихают подобно разбушевавшемуся морю… У Барановски заболел отец, к которому он обещал заехать, Джону неудобно было идти одному, но Барановски убедил: отказ гению выглядел неприлично. К тому же с великими мира сего Уоррен почти не встречался, правда, однажды познакомился с поэтом Дайлоном Томасом, приехавшим из городишка Логхорн в Бристоль и тянувшим пиво в пабе. Поэт был пьян, невнятен, ничего гениального не изрек и больше болтал с двумя рыжими леди потасканного вида.

Владлен вез англичанина на своем бежевом «бьюике». Гравюры Бердслея, этрусские вазы, порочный полумрак, подсвеченный красным, бронзовые напольные подсвечники, мужчины в костюмах от Армани и Гуччи, лишь шампанское в бокалах венецианского стекла, красота и снова красота, и совсем не пахло серыми московскими улицами, по которым бродили озабоченные и такие же серые советские граждане.

В холле их встретил жгучий брюнет с твердым подбородком и темными кругами под глазами, в профиль — вылитый кондотьер Бартоломео Коллеони, что на площади Сан-Дзанироло в Венеции, Уоррен обожал этот город и несколько раз выезжал туда во время отпуска. К тому же английский у него был безупречен, даже читал наизусть Уайльда, целый кусок из «Баллады Редингской тюрьмы», куда заточили английские лицемеры великого писателя после раскрытия его страстной любви к мальчику из хорошей семьи.

Ведь каждый, кто на свете жил,
Любимых убивал,
Один — жестокостью, другой —

Отравою похвал,
Коварным поцелуем — трус,
А смелый — наповал.