Декларация независимости или чувства без названия (ЛП, фанфик Сумерки)

Ей было всего тридцать один в день смерти, слишком молода, чтобы покинуть этот мир. Доктор Каллен пережил ее на десять лет, но его любовь к ней не дрогнула, даже если он знал, что нет ни единого шанса вернуть ее. Им настал конец, а он держался за ее память, потому что верил, что она та самая, единственная. Их души были связаны до такой степени, что даже смерть не разорвала эти узы, и я знала, что доктор Каллен продолжал любить ее до последнего вздоха.

Не могу даже представить, каково ему было – просыпаться каждое утро и понимать, что ее не вернуть, что ему не дано более ощутить эту любовь. Я не сводила глаз с надгробия, венчающего самую большую потерю его жизни, и в тот момент я поняла, что у нас с доктором Калленом в наш первый день в Финиксе было больше общего, чем можно представить. Мы оба потеряли волю двигаться дальше; мы оба прекратили надеяться на лучшее. Мы оба приветствовали смерть, как конец наших мук на земле, но мы также помнили, что остались для нас дела и в этом мире, здесь люди, которым мы нужны. И мы оба боролись ради этого, ради тех, кого еще любили; и мы одержали победу.

– Прости за это, – тихо сказал Эдвард, прерывая мои размышления. – Это был…

– Мне не нужно знать, – оборвала я, но я услышала, как он все равно пробормотал имя Алека.

Он ничего мне не должен, и я не хочу, чтобы он чувствовал себя обязанным. Неловкое молчание зависло в воздухе, я продолжала рассматривать надгробие, а Эдвард вздохнул.

– Or pensa pur di farmi onore, – сказал он, читая строчки на камне. – Это значит «Всеми силами почитай меня». Это строчка из Данте…

– La Vita Nuova.

Мы сказали это одновременно, и я мягко улыбнулась, а он выглядел удивленным.

– Ты подарил мне копию на день рождения.

– Да, точно, – побормотал он, на его губах промелькнула улыбка, а в глазах заплясали огоньки. – Кстати, с днем рождения.

Его слова застали меня врасплох.

– День рождения?

– Да. Сегодня тринадцатое. Ты забыла, что сегодня твой праздник? – озадаченно спросил он.

Я покачала головой, и он едва слышно что-то пробормотал, а потом попытался взъерошить волосы, вновь забывая про гипс на руке и укладку. Он поежился и выругался, снова сгибая и разгибая пальцы.

– Ты хоть помнишь свой восемнадцатый день рождения? Я чувствую себя дерьмом, что пропустил его.

– Помню, – тихо сказала я. – И это не твоя вина, что ты его пропустил, – я запнулась, получив от него недоверчивый взгляд.

Я поняла, что сморозила глупость. Он оставил меня, бросил посреди ночи, и, не поступи он так, он был бы со мной рядом в день восемнадцатилетия. И конечно он возложил всю вину лишь на себя.

– Ну, хорошо, это ты пропустил, – сказала я, пожав плечами. – А я пропустила два твоих дня рождения.

Он сухо засмеялся, качая головой.

– Нет, не пропустила, – с нажимом сказал он.

Я замолчала от его тона, напряжение становилось все сильнее.

– Ты оба раза желала мне счастливого дня рождения. Только это помогло мне продержаться. Со мной творилась полная фигня. Знаешь, что я делал на твой восемнадцатый день рождения, Белла?

– Нет, – нерешительно ответила я, боясь ответа.

– И я тоже не знаю, – ответил он, качая головой. – Я пошел на работу, я должен был… б…ь, я должен был сделать дерьмо, которое делать, на хер, не хотел. А потом я приехал домой и напился до невменяемости, и я не помню ни единой гребаной минуты той ночи. Я проснулся утром, рядом стоял полисмен, я был на этом чертовом кладбище, и меня бранили за публичное пьянство и шатание по улицам. На мне даже не было рубашки и сраных туфель, лицо было обдолбаным, а на теле – новая отметина. Я сделал той ночью татуировку, а потом мне надрали задницу и я притащился на могилу матери, чтобы поспать, но я ничего этого не помнил. Вместо того, чтобы быть с тобой, я был, б…ь, тут. Какого хера я делал это дерьмо? А когда коп узнал мое имя…

Он запнулся, снова горько смеясь. Я видела, как в его глазах формируются слезы, с каждым словом его гнев рос. Я молчала, позволяя ему выговориться; я знала, что ему нужно выплеснуть это наружу, прежде чем оно съест его.

– Он узнал, что я Каллен, и, конечно, я автоматически причислился к ним. Сын Карлайла Каллена, эта хрень тут же делает меня врагом. Tale il padre, tale il figlio (2). Меня тут же записали в плохие личности, потому что никто порядочный не стал бы иметь дело с этим дерьмом. Все, что потребовалось – это узнать мое гребаное имя! И что самое худшее, он, б…ь, был прав! Как же я, на хер, ненавидел это, но он был прав. Я один из них.

– Ты не плохой человек.

– Ошибаешься, Белла. Ты даже не знаешь, б…ь, насколько плохой, – выплюнул он, поколебавшись, прежде чем продолжить. – Ты бы, черт подери, не глянула на меня, если бы знала.

– Ты делал лишь то, что должен был, Эдвард.