Деконструкция: тексты и интерпретация

Если эмансипация значения не есть его обнаружение, равно как и его со–творение, тогда неизбежно возникают вопросы о самой эмансипации: «Что есть значение, если его нельзя ни обнаружить, ни создать? В каком качестве и где, как предполагается, существует значение, значение не–обнаруживаемое и не–творимое в бытийственно/присутственном плане?» Некоторый предварительный ответ на эти вопросы можно найти в работе Деррида « «Генезис и структура» и феноменология», где упоминается «ирреальность значения»  [327]— идея, не поддающаяся как будто даже переводу, но явно указывающая на вне–положенность значения относительно реальности Бытия/присутствия. Откуда же проистекает «ирреальность значения»? Общим истоком подобной ирреальности становится вторичность значения относительно письменности (письменности как archi–écriture), точнее, происхождение значения из письменности, появление значения в процессе о–писания. Строго говоря, нельзя толковать значение как нечто вторичное относительно письменности, ибо «значение не располагается ни прежде акта [письменности. — Е. Г.], ни после него. Это [значение. — Е. Г.] не есть то, что называется Богом, <…> хотя оно одновременно и часть творения, и Отец Логоса»  [328]. Однако подобная «присутственность» значения в письменности, пусть даже и не вторичная, предполагает прежде наличие письменности и уже потом — значение. «Если нельзя безоговорочно утверждать, что значение вторично относительно письменности, то уж совершенно очевидно, что в этом значении его нельзя считать абсолютно предшествующим письменности, — подчеркивает Деррида. — Унижение значения одновременно возвышает письменность»  [329]. Интересно, что в этой фразе Деррида из «Силы и означения» содержится скрытая корреляция с его же высказыванием (но как бы обратного плана) в «Грамматологии»: «эпоха Логоса… унижает, дискриминирует письменность, которая рассматривается как медиация медиации, как то, что выпадает из значения [курсив мой. — Е. Г.], что оказывается посторонним, внешним значению»  [330]. Как следует из этих высказываний Деррида, именно понятия письменности и значения являются исходными для деконструкции и одновременно коррелятивными друг относительно друга, зависящими друг от друга до такой степени, что не только любая интерпретация одного из них неизбежно сказывается на втором, но даже и просто помещение какого–либо из них в начало концептуализации имеет кардинальные следствия для всей системы философствования.

Возвышение письменности, достигаемое, по Деррида, за счет простой, как может показаться, перемены мест письменности/сигнификации и значения, имеет вместе с тем радикальные последствия для всего мира человеческого существования. Отныне, после такой перестановки, «писать означает знать, — отмечает Деррида, — что то, что еще не было произведено в письменности, не имеет никакого пространства своего существования… значение должно подождать… написания, для того, чтобы обнаружить себя, чтобы заселить себя, для того, чтобы стать, отличаясь от себя самого, тем, чем оно является: значением»  [331]. Простая как будто бы процедура перестановки делает письменность тем, что представляет собой, согласно Деррида, даже «нечто опасное и мучительное. Письменность не знает, откуда она приходит и куда направляется, и нет такого знания, которое могло бы предохранить от нее значение, то значение, которое и создается ею… Конституируемое — пишущееся — значение… возникает в результате странной работы конверсии и того приключения [здесь можно вспомнить о великом метафизическом приключении западной культуры. — Е. Г.], где единственное, что оказывается утраченным, есть милосердие, благодарность» [332].

Это последнее замечание, несмотря на кажущийся случайный его характер (оно как бы повисает в воздухе текста и не поясняется Деррида), имеет, как представляется, большой смысл, точнее, даже несколько смыслов. He–милосердие письменности по отношению к значению (точнее, к устоявшейся в западной культуре интерпретации первичности значения) неизбежно вызывает не–благодарность значения относительно письменности, что ведет, как известно, к возвышению речи и дискриминации письма в рамках западной культуры. Значение как бы мстит письменности, причем мстит достаточно тривиальным и, вероятно, единственным доступным ему способом — покидает ее, лишая письменность самостоятельного жизнеозначения в сравнении с речью. Это — одно из возможных толкований отсутствия милосердия и благодарности во взаимоотношениях письменности и жизнеозначения в метафизической культуре, причем толкование, в общем, поверхностное, интерпретирующее уже следствия этих взаимоотношений.