Декоративка. Книга 2

Комната, принадлежащая Флане, была самой дальней в этой части этажа.  Войдя, я ничего не смогла разглядеть, так было темно, и застыла в нерешительности. А вот всадница легко сориентировалась в этой темени: нашла, что нужно, и зажгла факел.  Когда факел разгорелся, у меня появилась возможность осмотреться да пройтись.    Комнатенка оказалась весьма скромных размеров, да еще и  странной вытянутой формы, единственное узкое окошко было закрыто, трещины в стенах замазаны глиной, а стены «подкопчены» в местах, где к ним крепятся факелы. Хорошо хоть камин есть, правда, маленький, чернющий,  и, кажется, давно не топленый; перед ним, вопреки обыкновению, не стояли стулья или кресло, а валялись какие-то железяки.  

Дальше,  под странной подпоркой, стояла простая низкая кровать, которую тоже использовали не по назначению – на ней  лежали пустые мешки, свернутое полотно, рваные брюки…  Рядом с кроватью стояли деревянные ящики. Один из них был открыт. Наклонившись, я увидела в нем железные крючки,  металлические стержни и прочие неопознанные мной мелкие железяки.

Ни тебе стола, ни стула,  одна только кровать, да и та используется как подставка для хлама. Я поежилась: холодно.

— Я здесь не живу, — объяснила всадница, шмыгнув носом. — У меня есть свой удобный закуток в другой башне, где мы держим наших гуи, там я и ночую.

Я кивнула. То, что здесь не живут, видно сразу.

— Каждому всаднику полагается отдельная комната?

— Да.

«Интересно, Зену дадут отдельную?»,  — подумала я, и сразу же поругала себя за то, что им интересуюсь. Мне нет дела до того, где и как живет этот желтоглазый. Мы теперь сами по себе.

 — Надо это, прибраться, пыль смести, все такое,  — сказала Флана печально, с ноткой обреченности (видно сразу, уборка девчонка не любит!). — Но сначала камин затопим, а то задубеем. Еще надо факел притащить, свечи, горшок ночной, посуду какую…  Вещи теплые.

— Вещи есть, — я похлопала по сумке.

— Здесь холодно,  когда ветер поднимается, гудит вовсю и сквозит, — предупредила Флана.

— Ничего другого от старой крепости, стоящей высоко на скале, я не ожидала.

— Я завтра с  утречка все, что надо, разыщу,  — извиняющимся тоном проговорила девушка. — А пока так придется…  без всего переночевать… без еды тоже… не хочу спускаться сейчас. Шумиха там, все дела…

— Все хорошо, Флана, — успокоила я ее. — Ты же не знала, что Вандерия велит тебе взять меня под опеку. И вообще, отдельная комната в крепости – это шик и блеск, особенно если навести чистоту.

Девушка хохотнула:

— Про шик ты это загнула!

Открылось окно, и зима ощутимо дыхнула  на нас через него снежком да холодом. Смеясь, мы обе подбежали к окну, но вместо того, чтобы его закрыть, стали смотреть вниз. Я ничего не увидела, естественно. Флана сделала шумный глубокий вдох, принимая в легкие ледяной воздух, затем аккуратно оттеснила меня от окна, закрыла его, и, покосившись лукаво, сказала:

— Я жутко рада, что ты не мэза.  Мэзы, они ведь такие все, — Флана задрала подбородок, выпятила вперед грудь и приняла надменное выражение лица.

Я снова рассмеялась – у девушки была очень выразительная мимика,  и это при  всей строгости и совершенстве ее черт! Определенно, природа  была в ударе, создавая такой удивительный экземпляр человека.  Посмеявшись вместе со мной, Флана добавила:

— Я ж это не по приказу все. Если б Ванде не сказала тебя опекать, я б все равно тебе  помогала. Я знаю, что такое быть недоженшиной. Я не позволю никому тебя обидеть.

— Кто сказал, что ты недоженщина? — возмутилась я.

— Да никто, — буркнула она, и  опустила взгляд на свои ботинки. Шаркнув по полу раз-другой, Флана  произнесла  тихо: — Я сама знаю… Если  не могу рожать, я и есть недоженщина. Даже в семени самого мерзкого имперца есть жизнь… он и тот одарен. А я пустая.

— Знаешь, Флана,  у некоторых мужчин кроме «живого» семени больше ничего и нет,  как и у некоторых мэз кроме плодоносной матки тоже ничего. А ты прекрасная, сильная, добрая. Ты не «недо», ты «сверх».

— Что такое «сверх»?

— Это значит лучше остальных.  Когда ты повзрослеешь, поймешь это сама, а пока просто поверь мне.  

— А ты? Неужто сама не расстраиваешься, что пустуешь?

— Наоборот, я этому рада.

— Рада? — поразилась всадница, и раскрыла рот.

— Не хочу рожать новых страдальцев в этот мир.

Рот Фланы открылся еще шире.

— Это крамола!   — выдохнула она. — Если кто узнает, что ты так думаешь, тебя накажут! Так нельзя думать, ты что?

— Думать можно как угодно, моя юная опекунша.

— Но Великая матерь не велит!

— Великая матерь не велит думать? — иронически уточила я.

— Да!

Я сложила руки на груди и пристально посмотрела на девушку, ожидая, когда она поймет, с чем только что сгоряча согласилась. Флана  поняла, в чем дело, и протянула недовольно:

— Великая матерь справедлива, и, конечно, она не запрещает нам думать. Она запрещает думать о плохом, вот что. Не переиначивай.

Вид у всадницы стал такой недовольный,  даже оскорбленный, что я не удержалась от вопроса:

— Уже жалеешь, что  поручилась за меня?

— Нет. С тобой интересно.