Декстер мёртв

Но, вспомнив нашу последнюю встречу, я решил – ну и черт с ним, пристроил свою новехонькую машину на стоянке и пошел к кафе. Убранство «Релампаго» так за двадцать лет и не изменилось. Здесь все выглядело простенько: на столах бумажные подстилки вместо скатертей да толстые белые тарелки с отбитыми краями. Одни официанты тут, мягко говоря, безразличные, другие просто странные… Но когда я вошел и почувствовал ароматы, доносившиеся с кухни, то понял, что вернулся домой.

Дабы убедиться, что дом все-таки не так близко, я осторожно огляделся. Деборы видно не было. Тогда я еще немного постоял, принюхиваясь, а потом пошел к своему любимому столику в дальнем конце и сел лицом к двери. Все как в старые добрые времена: пытаешься привлечь внимание официантки, потом заказываешь, ждешь и наконец ешь свой сандвич с гарниром из жареных бананов. Почти ритуал. Вскоре тарелка моя опустела, и я ощутил глубочайшее удовлетворение, которое было больше чем просто сытостью. Наверно, я испытывал нечто сродни религиозному экстазу, что ощущают те, у кого есть душа и кто по-прежнему верит в сказки о старике на небесах. Я вдруг почувствовал необъяснимую уверенность в будущем. Сандвич был превосходным, а теперь он в недрах Декстера; волшебное превращение – и все снова как надо.

Глупо, но зато приятно. Я откинулся на диванчике, заказал café con leche – кофе с молоком – и задумался о том, что сказал Кронауэр. «Начинающий сыщик». Немного обидно, но понять его можно. Однако я уже решил, что единственная моя надежда – это самостоятельное расследование, и точка. Кронауэр понятия не имеет, на что я в самом деле способен (хотя, пожалуй, оно и к лучшему). Вопрос только в том, с чего начать свое независимое расследование. Как всегда, мой ум, подкрепившись, сразу стал работать как бешеный.

Во-первых, дело, которое строят мои противники, главным образом зависит от обвинения. Кронауэр разумно предположил, что смерть Роберта, Джекки и Риты мне тоже поставят в вину, если поверят, что я педофил. Андерсон, вероятно, потому и выбрал эту стратегию – само слово «педофил» у всех вызывает рвотный рефлекс. Назови меня чудовищем – и в глазах общественности я уже виновен. Кроме того, Эстор несовершеннолетняя, а потому, как сказал Кронауэр, ее слова в мою защиту не примут в расчет, считая, что это я, жестокий отчим, заставил ее солгать. Поэтому в ответ обвинителям я могу предложить лишь свое честное слово. И хотя улики против меня косвенные, они, несмотря на то, что говорят в дурацких сериалах, бывают очень убедительны в суде. Стоит прокурору провести перед присяжными или судьей логическую цепочку, пускай и не до конца убедительную, подкрепить ее парой сомнительных улик – и в девяти случаях из десяти обвиняемого швырнут за решетку. А если принять во внимание то, как сильно Андерсон и большинство копов хотят повесить на меня вину, эта цифра поднимется до девяти с половиной.

Все это значит, что, если штатный прокурор убедительно докажет, что я педофил, то он ipso facto[16] докажет, что я убийца. А если он докажет, что я убийца, то меня тут же оклеймят и педофилом. Многим людям почему-то ужасно нравится такая цикличная логика. Я знал, все будет именно так, потому что не раз бывал в суде. Ладно, тогда возьмем ipso facto и превратим его в prima facie[17]: если я не педофил, то я также и не убийца. Quad erat demonstratum[18]. А это значит, что если посеять сомнения в умах общественности – к примеру, доказать, что Роберт Чейс был настоящим педофилом, – тогда я спасен. Ведь Роберт действительно был педофилом. Но, размышляя обо всем, что случилось, и учитывая судебную процедуру и прецедентную систему, я мгновенно был охвачен коварной паранойей. Я замер, раздумывая. Тот факт, что Роберт действительно был педофилом, казалось, только мешал обвинить его в педофилии. Поработаешь с нашей судебной системой – и такие мысли невольно закрадываются в голову… Начинаешь сомневаться в собственном существовании, если не получишь одобрения судьи. К счастью, я быстро стряхнул наваждение. Я знал, что Роберт виновен, а значит, доказать это все-таки возможно. Без ложной скромности отмечу, что я чертовски хороший сыщик, особенно когда на кону моя бесценная шкура. Если доказательства существуют, я их найду.

Я попытался закончить эту мысль еще одним латинским выражением, но, похоже, учителя ничему меня больше не научили. Ну ладно. Оплошность та еще, ну и ладно. Illigitimi non carborundum[19], пожалуй.

Я помнил обрывки разговоров с тех пор, когда вынужденно проводил время с Робертом, а он вживался в роль, чтобы сыграть меня в дурацком телешоу. Пускай зацепки не ахти какие, но начать с них можно. Я стал вспоминать и другие моменты, но почти ничего не вспомнил, ведь Роберт постоянно нес какую-то утомительную, изматывающую чепуху, поэтому я научился его «выключать», не слышать.