Дела и люди (На совесткой стройке) (СИ)

В Париже наступила психологическая реакция. Я остро почувствовал все последствия двухмесячного напряжения и вместе с тем окончательно осознал, что я уже никогда не смогу вернуться на советскую службу в старых условиях. Я переживал этот разрыв чрезвычайно болезненно. Моя нервность дошла до того, что я был на краю заболевания манией преследования. Пришлось обратиться к врачам, которые посоветовали мне отправиться в швейцарскую санаторию. Я провел в санатории шесть недель. Сперва я был в таком состоянии, что даже стук шагов почтальона вызывал у меня сердцебиение. Моя нервная реакция на все раздражения внешнего мира была такова, что врачи распорядились поместить меня в комнату, где я был совершенно изолирован. Тем временем я стал получать письма из России с предложением вернуться и с обещанием, если мне не хочется работать в лесной промышленности, предоставить мне работу в другой области, например, пост директора советского банка в Париже. Мне предлагали выбрать всякую другую работу за границей, с условием проводить минимум три месяца в России. Среди этих писем было также письмо за подписью заместителя Наркомвнешторга, М. И. Фрумкина, следующего содержания : «Все друзья ваши, в том числе и я, не можем себе представить, что вы не будете работать с нами в деле строительства Советского Союза. Я пишу это письмо с ведома наших вождей*); мы ждем скорого вашего возвращения». . Аналогичное письмо я получил от председателя Главлескома - в прошлом известного чекиста Яковлева, который сам рассказывал о себе, что, будучи председателем одесской Чека, он приговорил к расстрелу родного отца за контрреволюцию, причем приговор был приведен в исполнение. Письмо Яковлева передал мне Пор, упомянутый мною выше член правления Северолеса, в это время занявший уже мой пост по заведыванию внешней торговлей лесом. Каждое такое письмо выводило меня из равновесия. Я реагировал на эти письма с болезненной чувствительностью, тем более, что, как я теперь ощущал, я не мог больше с любовью делать то дело, которому отдал восемь лет своей жизни. Я чувствовал, что если поддамся уговорам и снова пойду на советскую работу,то в нее ворвется фальшь, ложь и лицемерие, и прежнее ощущение полной преданности делу уже не вернется никогда.

Я остался за границей. Возвратившись в Париж, я решил повидать Раковского, который в то время был советским послом во Франции: у меня с ним установились еще раньше добрые личные отношения. С большим волнением я рассказал ему обо всем, что пережил; отчасти он уже знал о моих перипетиях. Выслушав меня, он сказал:

- Конечно, жаль терять таких людей, как вы. Но другого выхода для вас я не вижу. До сих пор судьба вас баловала, вы имели за собой поддержку Ленина. Теперь вам будет трудно. Я не буду вас осуждать, если вы не поедете в Москву. После долгих размышлений, я ответил Фрумкину на его письмо. Копию своего письма я отправил в Центральный Комитет коммунистической партии, также и в Высший Совет Народного Хозяйства. Этого письма у меня под рукой нет, я восстанавливаю его по памяти: «Я никогда не был членом ВКП, но работал как специалист; я верил в свое дело и вкладывал в свою работу все свои силы и способности. Восемь лет своей жизни я отдал советскому правительству в качестве одного из тех двух миллионов советских служащих, которые были призваны к этой работе. Позвольте мне теперь сделаться одним из 170 миллионов непривилегированных советских граждан. Лесная промышленность теперь налажена и может работать беспрепятственно. В капиталистических государствах за заслуги дают ордена и награды. Для меня же единственным вознаграждением остается удовлетворение, что я не попал в руки Чека. Заверяю вас, что я никогда не окажусь по ту сторону баррикад. И я надеюсь, что со временем сложатся условия, которые позволят мне вернуться к работе». Так кончилась моя активная деятельность в деле восстановления советского хозяйства.

*) Вождями в тот период были Сталин, Зиновьев и Каменев.

Глава восемнадцатая СОЦИАЛЬНАЯ ДЕМОКРАТИЯ ПРИ ПОЛИТИЧЕСКОЙ ДИКТАТУРЕ