Дела и случаи нестарой школьной девы

Ирина горько вздохнула и собралась было пойти дальше. Но в этот момент мужчина обернулся, и ей стало совсем худо. Потому что и спереди он оказался абсолютным воплощением Ирининого идеала, того самого идеала, который почти каждая девочка буквально в деталях придумывает ещё задолго до достижения половозрелого возраста.

Одно удивило Ирину: мужчина был совершенно неприлично для отца ребёнка школьного возраста молод (не старше тридцати, автоматически отметила она про себя) и не менее неприлично, в её понимании, хорош. Она не любила идеальных красавцев со сладким выражением лица и уложенной волосок к волоску причёской. Ей нравились парни с озорной улыбкой хулигана и души компании. Не злобного хулигана из девяностых, что почти синоним уголовнику, а весёлого, славного хулигана восьмидесятых, этакого Робин Гуда дружных окрестных дворов и любимца пионерлагеря, доброго баламута, заводилы и любителя лохматых голодных дворняг, которые встречают его дружным повиливанием увешанных репьями хвостов. Именно такое лицо было у этого молодого папаши.

Как порядочная девушка Ирина Сергеевна в целях самозащиты сразу же возненавидела наверняка женатого папашу-красавца всеми фибрами своей учительской души и мрачно подумала: "Не дай Бог такого отца в свой класс заполучить. Гад, наверняка! Хорошо, что не мой контингент, молод слишком для отца десятиклассника", — и, энергично помахивая табличкой с надписью «10 «Б», она направилась в актовый зал ждать начала общего собрания.

Август — сентябрь 1999 года. Москва

К несчастью, Ирина Сергеевна не угадала. Красавец оказался именно её контингентом. Когда довольные концертом, директором и открывающимися для их детей перспективами родители начали разбредаться по кабинетам для знакомства с классными руководителями своих чад, именно он первым вошёл в её 408-й.

— Вы ошиблись этажом, начальная школа на втором, а это четвёртый, — буркнула она сквозь зубы и мучительно покраснела. Потому что хамство и неприветливость были отчаянно чужды её жизнерадостной и патологически миролюбивой натуре, а уж хамство и неприветливость в адрес школьников и их родителей и подавно. Красавец, ничуть не смутившись, улыбнулся, чем поверг Ирину Сергеевну в окончательный ступор, и доброжелательно ответил:

— Нет-нет, я не ошибся. Я родитель Алёши Симонова. Он новенький. Вы ведь классный руководитель десятого "Б"? — он выглянул в коридор, посмотрел на табличку, украшавшую дверь её кабинета, и вернулся обратно. — То есть не родитель, конечно, а старший брат. Отец в командировке, а мама заболела, так что я за них, — он обезоруживающе улыбнулся и повёл рукой в сторону парт, — можно войти?

Сразу оттаявшая Ирина нервно вскочила, изобразила что-то вроде книксена, от смущения снесла со стола папку с личными делами, совсем побагровела от своей неловкости и придушенно выдохнула: "Па-пажалуйста!" — прокашлялась и повторила чуть чётче: "Проходите, пожалуйста!"

Старший брат неведомого пока Алёши Симонова, понимающе улыбаясь, протиснулся боком мимо окаменевшей Ирины Сергеевны и не без труда угнездился за первой партой, прямо напротив учительского стола, чем привёл её в окончательное и бесповоротное замешательство.

Остальные родители, их вопросы, да и всё родительское собрание благополучно прошли мимо воспалённого внезапно накрывшей влюблённостью и туманными перспективами мозга. Видела она только синие глаза брата Алёши Симонова, его внимательное, вдумчивое выражение лица и себя, будто со стороны. Себе она в тот момент категорически не нравилась. Все, как ей казалось, благополучно изжитые подростковые комплексы относительно внешности, роста, манеры держаться и всего прочего, вдруг расцвели пышным цветом и заставляли её сейчас невыносимо страдать. Особенно стыдно ей было за своё недостойное гордого звания учителя поведение в первые минуты знакомства.

Когда собрание закончилось, страдания плавно переместились вместе с ней с работы домой, мешали ей заснуть почти до самого утра, но с солнечными лучами исчезли и уступили место убеждению, что лучше уж несчастная, неразделённая любовь, чем жизнь вообще без любви. А потому она нацепила любимую косуху, вставила в плеер диск обожаемой «Алисы» и под жизнеутверждающее пение Константина Кинчева, проникновенно сообщавшего, «жизнь без любви или жизнь за любовь — всё в наших руках», направилась на работу.

Перед торжественной линейкой, посвящённой началу учебного года, она ворвалась в кабинет Златы с радостным воплем:

— Рябинина! Я влюбилась!

— Шарман, — почему-то по-французски с ужасным прононсом пробормотала Злата, не отрываясь от сценария праздника. Им предстояло играть свои роли, и она судорожно повторяла текст, который они накануне дружно сочиняли уже после родительского собрания. У них в школе было принято устраивать феерически смешные линейки, капустники и праздники. Был бы повод. А уж первого сентября повод был.

— Шарман, шарман, — обиженно пробурчала Ирина. — Шарманка ты моя!