Дела и ужасы Жени Осинкиной

Артем Сретенский больше недели назад подал заявление об отмене приговора Олегу Сумарокову и возобновлении производства по уголовному делу об убийстве в селе Оглухине — «ввиду вновь открывшихся обстоятельств». Оно было тут же на месте поддержано прокурором Сибирского округа. Прокурор Заровнятных более чем полно владел информацией об этих новых обстоятельствах.

Новое следствие проведено было — под его надзором — в рекордно короткий срок. И при этом очень грамотно, что заставило многих припомнить поговорку: «Можем, когда хотим!». Зафиксировали — по двум новым свидетельским показаниям — алиби осужденного. Затем — неверную экспертную оценку вещественных доказательств. И наконец — неопровержимые свидетельства вины в действиях трех новых лиц, подозреваемых в убийстве. Одной из них была несовершеннолетняя москвичка. Она была задержана, находилась в московском следственном изоляторе — как подозреваемая в совершении тяжкого преступления — и уже начала давать показания в присутствии своей классной руководительницы, находящейся в полном ошеломлении. Сретенский рассказывал, пожимая плечами, что отец подследственной отказался быть ее законным представителем, а мать не могла по своему почти невменяемому состоянию. И эту функцию взял на себя двоюродный брат матери, специально для этого приехавший из Краснодара.

А потом в Курганском областном суде было назначено новое судебное заседание. Туда должны были привезти из Потьмы Олега Сумарокова.

Обо всем этом только что узнали по мобильнику Том и Женя.

А в поселке Эликманар Чемальского района Республики Алтай события между тем развивались следующим образом.

Василий четко объяснил Александру Осинкину, что ему придется задержаться в Горно-Алтайске, пока не завершится первый хотя бы этап стадии дознания. Результатом должно быть обвинение двух задержанных в покушении на убийство. На вопрос Осинкина — да будут ли еще такие отморозки давать показания? — Василий только засмеялся:

— Будут! Еще как будут! Проситься будут в камеру! Приговора ждать как манны небесной!

И увидев некоторое недоумение, пояснил:

— Заказ-то они не выполнили! А небось аванс брали — и потратили. За эти дела в их кругах наказывают. И в колонии достать могут. Они теперь дрожать везде будут. В камере им сейчас в сто раз спокойней, чем на свободе. Если в несознанку пойдут — я им тут же говорю: «Отпускаю — вывожу за ворота без конвоя». Тут же опомнятся!

Осинкин уже сообщил своему американскому коллеге Флауэрсу — начав разговор, разумеется, с горячей ему благодарности, — что киллеры находятся под арестом. И тот обещал всячески способствовать следствию новой информацией — очень надеялся узнать имена заказчиков. Он брался также незамедлительно сообщить калифорнийскому нотариусу о самом существовании в России, а также о постоянном адресе той самой барышни, которая по завещанию Петра Андреевича Зайончковского является законной наследницей его состояния.

Сама Женя, узнав о всей подоплеке дела, пришла, разумеется, в полное изумление.

А отец пояснил ей ситуацию в духе семьи Осинкиных:

— Эти деньги, если действительно удастся их получить, сколько бы их ни было, будут принадлежать тебе лично. Ты будешь распоряжаться ими по собственному усмотрению. Мы с мамой будем рады быть твоими советчиками, консультантами — не более.

И Женя тут же сказала:

— Если правда появятся какие-то большие деньги, тогда ведь можно будет действительно что-то сделать — правда, пап? — для многих детей… Здесь, в Эликманаре, еще есть отделение детского туберкулезного санатория — для детей от году до семи… Им очень тесно в старых помещениях. А многие — из здешнего Дома ребенка. Родителей у них нет. Надо же их вылечить — пока маленькие, пока не заболели сильно… А у начальства местного денег на них нет. Они хотят не расширять санаторий, а сокращать, даже, говорят, вовсе закрыть. Если бы построить маленький хотя бы домик — для детей от году до трех!.. Леша и Саня говорили, что местные «афганцы» помогут…

— В России сегодня все возможно — и очень злое, и самое лучшее, — отвечал ей отец. — Очень много можно сделать хорошего — при наличии доброй воли, упорства и терпения. Никому не верь, что ничего не возможно. Но вообще-то — мне кажется, ты сможешь что-то сделать, помимо всего этого, и для себя лично. Не вижу в этом ничего дурного. Петр Андреевич, исходя из того, что я о нем знаю, несомненно, одобрил бы это.

— Тогда… Тогда, папа, я хотела бы куда-нибудь съездить…

— Не наездилась еще? — не удержался отец.

— В Америку… Или в Париж… — говорила Женя мечтательно. — Или во Флоренцию и Венецию… Увидеть мир… Но это — потом. Когда, папа, удастся здесь хоть что-то сделать. Пока я еще не заслужила такой красивой жизни.