Дела семейные

— Будь это возможно, я бы так и поступил, — с горячностью возразил Капур, и спохватившись, развел руки в стороны и сделал глубокий вдох, будто напоминая себе о совете доктора. — Вам случалось видеть баньян, Йезад?

— Конечно.

— Знаете, как он растет? С его длинных ветвей опускаются воздушные корни, врастают в почву, становятся стволами, которые выбрасывают новые ветви и новые воздушные корни, и так далее. Баньян будет разрастаться, захватывая акр за акром.

— Да, я видел фотографии разросшихся баньянов. Но какая тут связь?

— Такая, что муниципальный советник, искореняющий коррупцию, похож на перочинный ножик, пытающийся выкопать баньян.

Йезад мог бы оспорить эту аналогию, но Капур горестно покачал головой.

— Забудем об этом, Йезад, — вздохнул он. — Только четыре варианта.

Он тяжело плюхнулся в кресло. Но через миг решительно расправил плечи:

— Я подожду. Пускай ублюдки придут ко мне. Мы ведь не знаем, возможно, они забрели к нам наугад, рассчитывая сорвать куш с трусливого лавочника.

Решение ничего не решать немного подбодрило Капура. Прощаясь с Йезадом, он отразил мяч незримой теннисной ракеткой, потрепал Йезада по плечу и заявил, что не сомневается — больше эта мразь здесь не покажется. Йезаду хотелось бы заверить его, что обязательно покажется.

Глава 16

Сидя за чаем с Виласом и двумя актерами в заведении Мервана Ирани, Йезад слушал, как они обсуждают сценарий. В ресторане было людно, суетились официанты, звякала посуда, пахло подгорающими пирожками.

Вилас был прав, думал Йезад: для Готама и Бхаскара «проект Капур» — так они его назвали — действительно стал увлекательным театральным экспериментом. Они уверяли, что за все время своих театральных занятий они еще никогда не сталкивались с таким необычным материалом.

В трущобах, узких улочках и тупичках Бомбея они разыгрывали одноактные пьесы, коротенькие скетчи на остросоциальные темы: о сожжении бесприданниц, об опасности религиозной розни, об ужасе алкоголизма, об избиении жен, о трагедии азартных игр. Ставили и юмористические пьесы о политическом цирке, о торговле местами в парламенте, о законодательстве, гарантирующем право студентов жулить на экзаменах, о нелепостях карточной системы.

Они рассказали Виласу и Йезаду об одном из удачнейших представлений — о том, как к министру телекоммуникаций недавно нагрянуло с обыском Центральное бюро расследований. В молитвенной комнате министра нашли два сундука и двадцать три чемодана, битком набитые банкнотами, замаскированные под алтарь Лакшми, богини богатства.

— Мы составили текст целиком из газетных заголовков, — захлебывался Бхаскар, подталкивая к переносице сползающие очочки в стиле Ганди. — От себя мы добавили только оправдания министра. Он у нас говорил, что его безосновательно обвиняют в коррупции, что это богиня богатства сама умножила его жалкий министерский заработок в знак высокой оценки его работы в правительстве.

Они даже показали кое-что: министр телекоммуникаций и Лакшми общаются по сотовому телефону, и богиня дает министру полезные советы по части финансов. А иногда даже возникает на телеэкране в особой спутниковой передаче «Лакшми всегда во все времена».

— Бешеный был успех, — закончил Бхаскар, наслаждаясь смехом Виласа и Йезада. — Но капуровский проект означает перенос уличного действа в закрытое помещение. — Уловив сомнение во взгляде Йезада, заспешил пояснить свою мысль:-Когда мы играем на улицах, действие начинается внезапно. Без объявления. Мы начинаем спорить, ссориться, изображать пьяных, будто это происходит в реальной жизни. Люди останавливаются посмотреть, в чем дело, собирается толпа.

— Все так, но здесь есть и отличие, — возразил ему Готам, — рано или поздно, наш уличный зритель начинает понимать, что именно происходит, что он — зритель, который смотрит и так, представление. У мистера Капура не будет зрителя.

— Не могу согласиться, — взвился Бхаскар. — Хочу подчеркнуть, что он сам будет и зрителем, и актером, отнюдь этого не подозревая.

— Актер, не подозревающий, что он играет, — это деревянная марионетка, — веско произнес Готам, уверенный, что одержал победу.

— В культуре, утверждающей судьбу в качестве верховной силы, мы все марионетки, — столь же веско ответствовал Бхаскар.

Йезад заерзал: хорошо бы они поскорей сошли с этих театральных котурнов. По тому, какой взят тон, они в любую минуту могут принять позу, выпятить грудь, задрать подбородок, выбросить руку с воображаемым мечом и возгласить «берегись!» на манер Чанджибхаи Чичипопо.

— Мы не обсуждаем проблему рока и свободной воли, — парировал Готам, — это за рамками темы.

— Все это взаимосвязано, — не сдавался Бхаскар. — Ты не можешь отрешиться от традиционных идей, таких же ненужных, как арка просцениума.

— Чушь, арка просцениума абсолютно жизненна и сейчас. Она просто превратилась в дорожку просцениума, которая…

— Достаточно, мистер Бхаскар Оливье и мистер Готам Гилгуд, — не выдержал Вилас. — Через пятнадцать минут Йезаду и мне нужно быть на работе!