Дела семейные

— Я цельную четверть пропустил: пальта не было. Полина чуть поменялась в лице. Наверное, она сейчас уже жалела, что хвасталась санаторным питанием для Валика. Прожили гости в деревне совсем недолго. Может быть, пожили бы и еще, но Полина вдруг сорвалась, заспешила: нечаянно услышала, когда дремала в сенцах на травяной подстилке, как сестра тихонько говорит старшему близнецу:

— Валечка, не скучаешь ты без родной-то мамочки?.. Не обижает тетка-то? Былочка ты моя цветочная…

Видимо, уж слишком тоскливо говорила это мать, и Полина смолчала, сделала вид, что ничего не слышала. А вечером того дня стала поговаривать об отъезде.

У матери с пасхи была собрана сотня яиц. Хотела сменять: сельпо за каждый десяток давало лист шифера, а из избы после дождя лоханкой выносили воду.

— Не надо, — сказала Полина, избегая глядеть на сестру, которая суетилась с плетушкой. — Ваське пиджак теплый купи или себе чего…

Уезжая, она дала матери две полсотни. Дала, не взглянув ей в лицо и как бы за спешкой не поцеловавшись. Васька неотрывно смотрел на ружье-автомат, но Валик крепко держал его и даже сделал движение, будто хотел спрятать за спину.

— А мне и не надо, — сведя выгоревшие брови, сказал Васька.

Он пробежал немного за подводой, которая увозила на станцию гостей, и, когда вернулся в избу, увидел в ведерке рыбок-попов, которых он наловил брату на прощание и которых тот забыл. Кошка уже запустила туда лапу: два попа валялись на полу, еще слабо пошевеливаясь, а из-под лавки неслось урчание.

На кровати, накрывшись с головой, в голос плакала мать.

— Мам, — сказал Васька, не решаясь тронуть ее, — мне не надо пальта. Только ты не плакай и не отдавай меня!..

Через восемь лет братья встретились на том же зеленом берегу. Васька лежал, закинув бурые руки под большую ежистую голову. Бесцветная майка, бумажные штаны в полосу, парусиновые башмаки с оборванными шнурками на босых ступнях.

Валентин сидел, выбрав место почище, чтобы не запачкать темно-синий матросского кроя клеш. Белую тугую рубаху напрягал ветер, задирал синий воротник. Но загар на его узком большеглазом лице был по-прежнему слабый, неплотный.

— У нас в училище почти все ребята с девушками переписываются, — говорил Валентин. — Бывает, конечно, по-всякому… Но я думаю, что лично у меня дело перепиской не ограничется. Отец у нее работает в Киеве, в театре. Артист. У них даже дача есть.

Васька помолчал. Только когда Валентин показал ему фотографию девушки, Васька немногословно согласился, что девушка красивая.

— На Тамару Макарову похожа, — вдруг заключил он. — Она, чай, может себе тоже артиста найти. Много ведь артистов-то…

— Ничего ты не понимаешь, — оборвал Валентин. — При чем тут артисты, когда она учится в педагогическом?

На это Васька опять сказал задумчиво:

— Вон Нинка Рязанова тоже в педагогический хочет. Боится, не сдаст… А Нюрка ихняя — на медсестру. Если в колхозе отпустят.

Брат поглядел на него как-то иронически.

— А ты сам-то, что же, никуда не собираешься?

— Я-то?.. — Васька поглядел в глубокое небо. — Я пока никуда. На тот год в армию ведь… А пока на водителя сдам. Дома-то, чай, тоже кому-то надо…

Он приподнялся и сел. Валентин видел, какие у Васьки большие, не юношеские руки, какие клещеватые пальцы, какие наеденные ржаным хлебом скулы. Ему вдруг стало жалко брата, но он не удержал просящееся наружу чувство собственного превосходства.

— Ну что же, браток!.. — сказал он, как старший и как совсем взрослый. — Каждому свое. А у меня академия морская впереди.

И он встал во весь рост, словно принял строевую позу. Васька поднял зеленые глаза, прошелся по клешам, по белой матроске брата.

— Валяй! — подумав, сказал он. — Только, чай, трудно будет поступить в академию-то?..

…Васька как в воду глядел: дорога в академию Валентину не легла. Осенью шестьдесят первого приехала в деревню со слезами Полина. Не успев поздороваться и не попив с дороги чаю, принялась выкладывать свое горе: из училища Вальку отчислили. И теперь дальнейшую воинскую службу он отбывает в какой-то строительной части.

— Пишет, что никакой ему жизни нет: один только кирпич видит да цемент… — горько сказала Полина. — А ведь какая перспектива была у парня!

Родная мать молчала. Смысл происшедшего туго шел ей в голову.

— Да за что же его, Господи?.. — вымолвила она наконец.

— Нервный очень, обидчивый, — вздохнула Полина. — С начальством никак не мог отношения наладить. Бездушдо очень подходили к нему.

Тогда мать спросила гневно:

— А ты чего же смотрела?

— Что же я-то могла сделать, Маря? — даже испугалась Полина. — Уж я слез сколько пролила и деньгами все время помогала сколько было возможно.

На отечное, по-прежнему нездоровое лицо матери легла какая-то желтая тень.

— Помогала ты!.. — сказала она презрительно. — Загубила ты Валечку моего. Чего ты сюда теперь приехала? Чего тебе тут надо? Взяла ребенка, должна была до ума довести.

Тем же вечером Полина, не успев даже сходить на кладбище к отцу и матери и не проводив престольного праздника, поехала обратно домой.