Дела семейные

Как всегда после приема снотворного, Владимиру Александровичу было трудно просыпаться. Мозги лежали тяжело и неподвижно, веки не размежались. Но действовала сила многолетней привычки подниматься с постели в полвосьмого утра, и, хотя тошнота щекотала горло, он уже сидел на постели, сидел и оглядывал знакомую обстановку кабинета. Взгляд его уцепился за папки, кучкой сложенные на письменном столе, разноцветные папки, зеленые, оранжевые, папки магазинные и папки самодельные, небрежно и любовно склеенные. В каждой папке — проект города или поселка, плод кропотливой работы аспирантов...

И Владимир Александрович, большой, внушительный даже в своей ночной пижаме, прошел к письменному столу, прошел непроизвольно: содержимое каждой папки было изучено и обдумано еще вчера вечером. Сегодня предстоит пройти от стенда к стенду, — макет нового или по-новому перестраиваемого города предстанет перед ним. Он взглянул на часы, — без четверти восемь. Нужно поторапливаться, скорей в ванную, потом завтракать, без четверти девять внизу будет ждать машина.

Из ванной он уже одетый прошел в кухню. Душ и бритье взбодрили его, но обычной утренней бодрости все-таки не было, — сказывался недосып. Когда был помоложе, он после такого ночного недосыпания позволял себе с утра тяпнуть стопочку. Изуверы врачи с ведома и согласия Нины Леонидовны наложили запрет на стопочку, с утра приходится довольствоваться гречневой кашей и стаканом крепкого чая. Нина Леонидовна хотела наложить запрет и на этот «наркотик», но тут врачи ее не поддержали.

Сегодня каша своей преснотой встает поперек горла, да к тому же она еще и пригорела. Владимир Александрович отодвинул тарелку и недовольно спросил:

— Скажите, Дуся, неужели вы у себя дома кашу не варили?

Дуся, новая домработница, не поворачивая к нему лица от газовой плиты, — разговор шел на кухне, которая у Сомовых была оборудована под столовую, — ответила хрипловатым басом:

— А то! Как же не варила? Кто же кроме меня? Отец в войну убитый, мать на работе, ребят четверо, я старшая, я и варю, и шью, и стираю! Было бы что варить... — добавила она, обернувшись. Прямые русые волосы, светленькие бровки, носик прямой, лицо чистое, с бледным румянцем, в улыбке и робость, и некоторое озорство.

— И они, конечно, едят, выхода у них нет? — не без ехидства спросил Владимир Александрович, просматривая газеты и отхлебывая молоко.

Светленькие бровки дернулись, нижняя губа обиженно вытянулась вперед.

— Чего же насмехаться? Я и Нине Леонидовне вчера говорила, что я обвыкла в своей кастрюльке варить. В наш горшок я на глаз знаю, чего и сколько положить, и сколь воды налить, и сколь держать. Да ничего, привыкну...

Владимир Александрович поглощал хлеб с сыром и следил за действиями Дуси. Она заваривала чай.

— Чайник кипятком ополосните, — подсказал он. — Вот так. Три ложки засыпьте...

— А Нина Леонидовна наказала две ложки заварки сыпать, — темно-синие глазки взглядывают с любопытством: «Что будет? Хозяйка одно велит, хозяин другое. Интересно...»

— Ничего, сыпьте три в мою голову!

Дуся заговорщически кивает головой и засыпает в чайник три ложки чаю.

— Теперь сразу кипятком заливайте, снимите крышку с большого чайника, чтобы томился. Эх, самовара нету, на конфорку бы поставили. У вас в деревне самовар есть?

— А то! У нас и самовар и швейная машинка. При фашистах еще в хлеву зарывали, не нашли они. А подушку с одеялами не уберегли, все, проклятый, заграбастал, все материно приданое. И корову свел! А каково детей без коровы растить... У нас сад хороший, яблоневый на приусадебном участке, он нас выручал. Яблоки — во! Продаем, молоко покупаем, так, глядишь, зиму и держимся. А теперь налог на них, на яблони, наложили, мать осерчала, испорчу, говорит, сад. Я еле упросила.

— А как можно испортить сад? — спросил Владимир Александрович.

— Простое дело, ведро кипятку под корень вылить, вот дерево и спекётся. Многие так делают. А я не дала. Лучше, говорю, в город пойду работать, что заработаю, вам пришлю, а губить деревья не дам! У меня крестная в дворниках в этом доме, вот я и нанялась к вам.

Она рассказывала, по-бабьи подперев подбородок. Ситцевое платье все штопано-перештопано, но чисто, даже придирчивая Нина Леонидовна отметила это положительное качество новой домашней работницы, хотя каждый день поносит ее за бестолковость и любопытство.

С чувством вины слушал Владимир Александрович рассказ об этом деревенском «не разбери-поймешь». Казалось бы, сейчас все должно быть хорошо в деревне. А получается, что плохо. И нельзя, как в молодости, во всем разбираться и во все вмешиваться, нельзя потому, что силы уже не те, а есть свое дело, за которое он отвечает, за которое с него спросят, и не когда-нибудь, не завтра, а сегодня, сейчас, как только он придет в Академию.

— В газетах что слышно? Про войну не пишут? — спросила Дуся.

Владимир Александрович рассказал.

— Главное, что американские буржуи привыкли чужими руками доллары загребать! — сказала Дуся. — А народ у них войны на своей шкуре не пробовал, простоты в нем много...