Дела твои, любовь

— Я знаю, что ты нас слышала, Мария. Слышала наш с Руиберрисом разговор. Бессмысленно отрицать и пытаться меня обмануть, как в прошлый раз. Я сам виноват — нельзя было разговаривать о том, о чем мы разговаривали, когда в доме кто-то есть, тем более когда в доме женщина, — женщина всегда стремится как можно больше выведать о мужчине, который ее интересует: чем он занимается, кто его друзья, что он любит и чего не любит, — одним словом, все. Просто потому, что хочет как можно лучше его узнать.

"Я была права: он готовился к этому разговору, — думала я. — Он перебрал в памяти каждое слово, сказанное нами в тот последний вечер, и пришел к правильному выводу. Хорошо еще, что он не сказал ‘‘о мужчине, в которого эта женщина влюблена".

Даже если он хотел сказать именно это, даже если это — правда. Или было правдой, потому что сейчас все изменилось. Но две недели назад все так и было, так что он совершенно прав".

— Но это случилось, и ничего уже нельзя поправить, — продолжал он. — Я признаю свою ошибку: я допустил, что ты услышала то, что не предназначалось для твоих ушей, узнала то, чего не должен был узнать никто и тем более ты: нам с тобой следовало бы расстаться легко, не оставив в душе друг у друга никакой отметины. ("У него на плече выжжена лилия", — подумала я). Из того, что ты услышала, ты, скорее всего, составила определенное представление о событиях, которые произошли несколько месяцев назад. Давай разберемся, что именно ты себе нафантазировала. И не нужно отпираться и лгать, что никакой цельной картины у тебя в голове не сложилось. Она сложилась, из этого мы и будем исходить. Наверняка ты сейчас считаешь меня чудовищем, и я тебя понимаю: то, что ты услышала, тебя потрясло. Я ведь прав? Я должен быть благодарен тебе за то, что ты, несмотря на все, решилась еще раз прийти ко мне, — не сомневаюсь, что это решение далось тебе трудно.

Я попыталась возразить, но он и слушать не стал: он собирался рассказать мне об убийстве, которое он совершил чужими руками. Он не был до конца уверен, что мне известно, какое именно преступление он совершил, и все равно хотел мне признаться, исповедаться передо мной. А может быть, он хотел рассказать об обстоятельствах, побудивших его решиться на тот шаг, хотел оправдаться, посвятить меня в подробности, которых я, скорее всего, предпочла бы не знать? Если я буду знать все детали этой истории, мне будет гораздо труднее не думать о ней и ничего не предпринимать — как я, собственно, до того дня и делала (не исключая возможности, что со временем я могу измениться, и неизвестно, как я тогда решу поступить): я затаилась и ждала, а дни шли один за другим. Это самый безболезненный способ избавиться от проблем: они растворяются, уходят сами собой. Мы знаем о них, мы думаем о них, но мы ничего не делаем, и они загнивают и разлагаются, оставляя после себя ужасающее зловоние. Но это уже можно перенести, с этим можно жить, это случалось с каждым. — Хавьер, мы с тобой об этом уже говорили. Я тебе сказала, что ничего не слышала, и ты не настолько мне интересен, чтобы…

Он не дал мне закончить, остановил взмахом руки. "Не прикидывайся, — говорил его жест, — не строй из себя дурочку". Он снова улыбнулся — на этот раз чуть снисходительно или иронично — посмеялся над самим собой: "Вот влип в историю по собственной глупости!"