Дела земные

Он подошел к афише, объявляющей о сегодняшнем концерте. Его имя было набрано мелкими буквами в самом низу после всех артистов. Алимардан сплюнул, пожал плечами и, презрительно усмехнувшись, пошел к артистическому входу в театр.

Здесь не было той роскоши, что на телестудии. Лестница, ведущая наверх к артистическим уборным, была цементной, грубой, ничем не закрытой. Коридоры тесными, темными, стены выкрашенные масляной краской, покрыты влажными испарениями. Было холодно. Где-то звенел бубен, играло пианино. «Уже репетируют!» — подумал Алимардан и, подойдя к двери уборной, где он раздевался вместе еще с двумя артистами, наткнулся на толстого высокого человека.

— Зуфар Хадиевич! — дрогнувшим от неожиданности голосом произнес Алимардан. — Здравствуйте…

Зуфар Хадиевич, художественный руководитель театра эстрады, не отвечая на приветствие, постоял, тяжело дыша, будто он только что взбежал по лестнице, потом резко бросил:

— Зайди ко мне!

Повернулся и пошел по коридору. Алимардан униженно последовал за ним, чувствуя себя нашкодившим мальчишкой. Открыв дверь кабинета, Зуфар Хадиевич сел в кресло, закурил. Седые, подстриженные ежиком волосы мягко светились в сиянии хрустальной люстры, лицо было рассерженным. Алимардан стоял у дверей, не зная, что сказать. Руководитель театра был человеком всесильным, в его руках были поездки артистов по стране и за рубежом, он создавал имена и сокрушал их. Спорить с ним не следовало.

— Ты что же, дорогой, — сказал, наконец, Зуфар Хадиевич, брезгливо отстранив ладонью клубы дыма, — опаздываешь на репетицию, а?..

Алимардан молчал, понимая: что бы он ни сказал сейчас, все не понравится вопрошавшему.

— Так не годится начинать артистическую карьеру! — Зуфар Хадиевич снова подымил сигаретой, разогнал ладонью дым, закашлялся. — У меня на тебя большие планы на летние гастроли. Поездишь по республике, а там, может, за рубеж… Но учти, что талант — это не только голос, но еще и дисциплина!

Алимардан, все так же молчал, держа в руках каракулевую папаху, Зуфар Хадиевич, приняв его молчание за раскаяние и смирение, благодушно махнул рукой:

— Иди гримируйся! Он любил молодых.

Когда Алимардан вышел из гримировочной и пришел за кулисы, концерт был в разгаре, сюда доносились жаркое дыхание и шум зала. Прошло несколько номеров, Алимардан терпеливо ждал своей очереди. Наконец девушка, ведущая концерт, подошла к нему и прошептала на ухо: «Ваш выход!» И, не ожидая, пока он соберется с духом, стуча каблучками, проследовала на сцену:

— Выступает молодой артист Алимардан Тураев!

Путаясь в занавесях, Алимардан заторопился следом, вышел на сцену, чувствуя себя так, будто он летел в пропасть. Грохот аплодисментов оглушил его, слишком яркий свет рампы ослепил. Чуть усмехнувшись, девушка указала ему рукой на середину сцены и ушла.

Алимардан подошел к микрофону, поправил его, собираясь с духом, а зал все рукоплескал. Сердце Алимардана гулко билось, но он уже взял себя в руки, улыбнулся, поклонился и поднял тар. Привычный жест этот успокоил его, словно бы дал опору. Зал затих, он запел. Это была новая песня, и Алимардан почти физически чувствовал, что слова ее и мелодия словно бы соединяют его с залом нитями приязни, любви, от этого он пел еще лучше, свободнее.

Едва он замолк, как зал грохнул аплодисментами. Алимардан секунду слушал их — это была сладкая музыка, нужная его сердцу больше, чем те деньги, которые он получал на свадьбе. Сердце его билось, но уже не испуганно, а сладко, тяжело, полно — в эти мгновения полноты счастья не страшно было и умереть… Он улыбнулся, словно просыпаясь, поклонился и пошел со сцены. Однако зал, вместо того, чтобы затихнуть, продолжал шуметь, люди вскакивали со своих мест, что-то кричали.

Ведущая вышла на середину сцены, хотела что-то сказать, но ей не давали. Она улыбнулась, подняла руку, объявила:

— «Песня юноши»!

Зал смолк. Алимардан снова начал петь. Он не помнил себя, от благодарности и счастья он готов был вывернуться наизнанку. Кончилась песня, в зале снова захлопали, затопали, Алимардан спел еще, потом еще, потом быстрыми шагами ушел со сцены. В глазах у него стояли слезы счастья.

Он обернулся. Ведущая стояла посреди сцены, но ей опять не давали говорить, аплодисменты перешли в овацию, люди согласно кричали: «Ту-ра-ев! Ту-ра-ев!…» Они словно бы вбивали гвозди в голову певцов, которые должны были выходить сейчас, после Алимардана.

Не помня себя, не ожидая приглашения, Алимардан снова выбежал на сцену и снова начал петь, а его все не отпускали, и ведущая, стоя за занавесом, укоризненно качала головой. Наконец Алимардан почувствовал что изнемог, и, жалобным жестом показав на свое горло, развел руками. Зал грохнул добродушным смехом, захлопал уже не так неистово, отпуская его. Алимардан благодарно, низко поклонился, прижимая руку к сердцу, ушел за кулисы. И тут его встретил кипящий от гнева Зуфар Хадиевич.

— Ты что, дорогой? Думаешь, у тебя сольный концерт? У тебя совесть есть? Да как ты им, — он указал на ждущих своей очереди певцов, — в глаза глядишь?