Делай со мной что захочешь

Слова в голове похожи на камушки. Только их нельзя потрогать или вытащить оттуда. Твердые камушки. Они не становятся мягче. Они делают больно. Когда ворочаются в головке, вот тут, делают больно, — раздуваются и становятся такими большими. А когда попадают в горло, то будто ты плачешь, — начинаешь глотать воздух. И проглатываешь их по ошибке. Люди смеются. Отец не смеялся, но сердился. Он говорил — Ты же можешь разговаривать как надо, когда хочешь… — А потом хватал меня на руки и принимался целовать.

Я спрятала лицо, но не заплакала. А девочка на соседней кроватке все смеялась. Тогда я отняла руки от лица и тоже засмеялась — как она, точно я — зеркало. Тогда она полюбила меня. Когда я засмеялась, как она, она полюбила меня. Она сказала, что будет моей подружкой.

Но все это было потом, в детском приюте. После того как пришла полиция и та женщина, чтобы забрать меня. Они стучали в дверь, а я молчала. Лежала под одеялом. Они сломали дверь и понесли мою койку вниз, а сами держали меня. Держали, чтобы я не упала. А мне хотелось плакать, потому что папа придет, а меня не будет. Он очень рассердится. Он же не будет знать, где искать меня.

— Я же не знала, я не могу нести за это ответственность, — кричала женщина.

Первый полицейский взломал дверь. Я знала, что это не мой папа. Я лежала под одеялом. Глаз у меня был закрыт, но я видела, как они вошли и что это не мой папа.

Какой-то мужчина подошел ко мне и посмотрел.

— Боже мой… — сказал он.

Все они были полицейские. И с ними была женщина в полицейской форме, в юбке. Я одним глазом видела, как она уставилась на меня. Все они уставились.

— Боже мой… — снова сказал один из них.

5

— Поздоровайся же! Скажи хоть что-нибудь!

Женщина стояла, склонившись над Элиной. По другую сторону кровати палатная няня взбивала подушку, помогая Элине сесть. Элина сжалась в комочек, попыталась зажмуриться, но женщина все говорила, все упрашивала. У нее были ярко-рыжие волосы, которые острыми завитками торчали во все стороны вокруг головы. В ушах у нее что-то болталось — что-то странное, блестящее, так что Элина попыталась отодвинуться подальше от этой угрозы, но палатная няня крепко ухватила ее за плечи и удержала на месте.

Рот у женщины был красный, очень удивленный и очень подвижный.

— Элина… — взывала она.

«Элина» — издалека, потом ближе, слишком близко. Расстояние то увеличивалось, то сжималось и — вовсе исчезло, все стало так близко — лицо в лицо; очень громко.

Рыжеволосая нагнулась над постелью, уперлась в нее коленом, так что матрас с той стороны вдавился. Она что-то говорила, но Элина молчала, тогда женщина качнулась вперед, обняла ее, обхватила. «Элина, Элина», — раздался рыдающий злой голос. Рот Элины вжался в плечо женщины, было больно, все эти трепыхания причиняли ей боль и внутри и снаружи. Но она не отбивалась. Не плакала. И тут — точно в награду за это — женщина отстранилась и стала мамой Элины.

Элина почувствовала, как лицо у нее растягивается в улыбке.

— Смотрите, она узнает меня! Она понимает, кто я! — воскликнула женщина. — Ох, Элина, дорогая… Элина… Это же я, твоя мама, ты узнаешь меня, верно? Она узнает меня! О, она меня узнала! Я говорила вам, что она меня узнает…