— М-да… ну и ну… После стольких лет… — медленно произнесла она. — Надеюсь, они выиграют дело. Надеюсь, они знают, как его выиграть.
— Я подумал, не поехать ли мне туда, — сказал Джек.
— Что? Зачем? В каком качестве?
— Ну, в качестве помощника, просто чтобы поболтаться там, — неопределенно ответил Джек. И уже произнося эти слова, понимал, что никуда он не поедет — слишком это было бы неразумно. К тому же он теперь несвободен. У него есть работа, постоянная работа пять раз в неделю: он же был консультантом в этом антивоенном Комитете, где сотрудничала Рэйчел, и в нескольких других комитетах, а потом у него сейчас на руках одно сложное, но многообещающее дело, где он выступает как платный юрист.
— Мы не в состоянии себе это позволить, — с горечью произнесла Рэйчел.
— Может, мне бы удалось раздобыть немного денег, — сказал Джек.
— Где?
Он передернул плечами.
— Я кое-что слышала о Ливи, — сказала Рэйчел. Брови у нее были по-прежнему нахмурены. — Говорят, он хороший юрист и человек очень консервативный. Наверное, им такой и нужен. Да. Дело может выгореть. Они ведь уже не первопроходцы. Могут и выиграть.
— Двоих только что оправдали в Техасе за то, что они пристрелили каких-то ребят на шоссе. Черных ребят, — задумчиво произнес Джек. — Но все равно, эти могут и выиграть. Им может повезти.
— Всем нам не мешало бы побольше везения, — заметила Рэйчел. Она присела на краешек стола, сложила на груди руки и вздохнула. — А ты-то как, как твоя простуда? — спросила она. И поправила ему воротничок: должно быть, загнулся. — Вид у тебя немного усталый.
— Простуда, по-моему, прошла, — сказал Джек. Он и забыл о ней. Он улыбнулся, глядя вверх на Рэйчел, у которой тоже вид был усталый и измотанный и, однако же, как ни странно, довольный. Ему приятно было, что Тони ушел и что у них есть несколько минут — больше десяти минут, — прежде чем придет этот незнакомец, он забыл, как его зовут, тот человек, у которого сын в Торонто. — А в Центре сегодня было как всегда, — сказал он. — Приходили какие-то люди, говорили, будто я назначил им, а я понятия об этом не имел. Но я всех их принял. Господи, настоящее столпотворение! Дело доходит до того, что я уже не помню, как меня зовут, я превращаюсь в голос, который говорит им, что надо делать, чего не надо, дает советы, наставляет, точно пятилетних детишек. И, однако же, все вроде бы идет как надо… Жаловаться я не могу. Мне это скорее даже нравится.
— Ты отлично справляешься, — сказала Рэйчел.
— Беда лишь в том, что столько народу нуждается в помощи, — сказал Джек. — И все они заслуживают ее, заслуживают моего безраздельного внимания. А для меня такие вот люди, отдельные люди, ты же знаешь, только и важны… только для них мы и существуем… я хочу сказать, вот им-то и надо помогать. Но иной раз я до того запутываюсь, что не могу вспомнить собственное имя или какого черта я там делаю.
— Ты делаешь все как надо, — сказала Рэйчел.
Он знал, что это так, но ему приятно было это услышать.
Джек следил за процессом —
— Черт бы их подрал, грязные сволочи, — сказал Джек.
Было это в июле 1967 года. Джек прочитал отчеты о процессе в нескольких журналах и написал Ливи еще одно письмо, которое начиналось: «Надо же, чтобы так не повезло…» и занимало с полдюжины страниц, нацарапанных стремительным почерком, с кляксами; Джек изложил свои соображения по поводу того, что в рассмотрении дел о нарушении гражданских прав на Юге и в других местах наметился явный прогресс, и попытался утешить Ливи, упомянув о собственных неудачах, о провале попыток вывести на чистую воду торговцев наркотиками в Детройте, о нелепых преследованиях и сокращении пособий беднякам, — словом, об извечных бедах Севера… «Может быть, все-таки вовсе не на Юге надо было начинать», — писал Джек.
Он послал это письмо Ливи в Нью-Йорк, на адрес Комитета новых демократов, но ответа не получил.
— Этот мерзавец мог бы хоть признать, что я существую, — с горечью заметил Джек.
— Он, наверное, завален почтой. Наверное, получает сотни писем, — сказала Рэйчел. — Забудь об этом.