Делай со мной что захочешь

— Ох, нет, не ссорюсь, нет, ни в коем случае, — сказал, рассмеявшись, Джек. — Зачем мне ссориться? Я вовсе с тобой не ссорюсь. Я не хочу тебе зла. Я действительно очень рад тебя видеть, я очень счастлив. Неужели это не заметно? Я переродился от счастья. Когда я вижу тебя, я из свиньи превращаюсь в человека, а не наоборот, — вот какая ты чудесница, какими чарами ты обладаешь. Я, конечно же, счастлив с тобой. Я — как Доу, я счастлив и трансцендентален, где бы я ни был — в тюрьме, или в больнице, или в сумасшедшем доме; в конце концов, все зависит от позиции. Состояния духа. Ты записывала его лекцию? Когда он говорил насчет духа? Тогда ты знаешь, что я имею в виду, все эти тонкости до тебя доходят: достаточно лишь соответственно настроить свой дух, и ты вступишь в рай, прямо здесь, в этой комнате. Так почему же не быть счастливой? Почему бы и нет?

Элина медлила. Ей страшно было слушать любимого и в то же время хотелось спровоцировать, вызвать на дальнейшие излияния. Острое сладкое пламя его ярости коснулось ее, огонь побежал по ее жилам. Она просидела как завороженная почти всю ночь — столько часов, столько часов молчания! А сейчас — в присутствии любимого — языки огненного безумия стали лизать ее, огонь побежал по венам и артериям… И все же она медлила.

Когда же она заговорила, голос ее звучал очень мягко.

— …но он не очень серьезно пострадал? — спросила она. — Он поправится?..

— О, все дело в его духе, — с издевкой заметил Джек. — Они перестроят ему дух, и он станет как новенький, лучше, чем новенький. Кровоизлияния в мозг, или сотрясение мозга, или пробитый череп, или перебитые позвонки — все это лишь воображение… все — в психике… Зачем, Элина, спрашивать, в порядке ли он, когда ты явно веришь тому, что он проповедует? Разве иначе ты бы отправилась в мои трущобы, чтобы это услышать? Зачем спрашивать, Элина? Что ты здесь делаешь? Чего ты от меня хочешь?

— Я не знаю, — сказала Элина.

— Довести меня до безумия?

— Ты злишься не из-за того, что произошло с ним, — медленно произнесла Элина. — Ты злишься из-за чего-то другого… А он, твой клиент… в общем-то тебе безразличен.

— Нет, не безразличен! — резко возразил Джек. — Очень даже не безразличен. Хотелось бы мне, чтобы это было иначе. Я мог бы очень преуспевать в этом городе, быть очень преуспевающим адвокатом, если бы все и всё мне было безразлично — особенно ты: я же трачу на тебя столько времени, настоящие профессионалы так не поступают! Надоело мне все. Ты являешься сюда, женщина обеспеченная, в шубке, которую тебе купил другой, ты оглядываешь эту комнату так, точно тебе с первой же секунды противно здесь находиться! Ты являешься сюда, ты, и доводишь меня до исступления, и обвиняешь меня в том, что мне безразличен мой клиент! Или вдруг заявляешь, что его надолго упрячут в тюрьму — так, бросаешь между прочим и тем самым перечеркиваешь мою карьеру, и мои перспективы, и мою способность мыслить, — так, между прочим… Хорошо, думай, что хуже меня нет на свете. Хорошо, ты живешь с маньяком, с чудовищем, тебе ли не знать, каковы мужчины. Можешь думать обо мне что угодно — давай считать, что я очень рад, что моего клиента избили, это лучшее, что произошло с ним после того, как его привлекли к уголовной ответственности: теперь о нем хоть заговорят газеты. Собственно, у меня уже есть великолепные фотографии, как он лежит без сознания и истекает кровью. Не думай, что я не могу их использовать. Я могу использовать что угодно.

Элина начала расстегивать шубку.

— Что ты делаешь? — спросил Джек. — Ты что, собираешься остаться?

Она подняла на Джека глаза — лицо ее горело, пылало. Она чувствовала, как блестят у нее глаза, и увидела, как сжался ее любимый, чуть ли не отшатнувшись от нее.

Глаза у меня сузились, стали как конус бриллианта.

Я рассыплюсь на мелкие кусочки, если ты подойдешь ко мне, — если силой овладеешь мною.

Тогда во все стороны разлетятся клочья, и куски, и части окровавленной плоти — кровь забрызгает покрывало и стены.

— Тебе совершенно безразличен твой клиент, — повторила Элина. — Если бы он не был тебе безразличен, ты бы не говорил о нем так. А ты оскорбляешь его, ты считаешь себя выше его… Ты не понимаешь его учения и тем не менее отрицаешь.

— Я ведь защищаю не его мистицизм, — сказал Джек. — И даже не его самого. Я отстаиваю его право нести всю эту чушь, эту белиберду сколько душе угодно, и чтобы его за это не арестовывали и не сажали в тюрьму… Зачем мне нужно его понимать? Это обычная мистика, в ней нет ничего рационального, я не могу тратить на это время! Никакого разумного содержания.

— Но как же ты можешь об этом судить, если…