Делакруа

На классическую твердыню обрушился новый удар: в Париж снова приехала английская труппа. Но на этот раз на сцену не летели гнилые яблоки. Зал вздыхал, замирал в молчании, разражался овациями, двигался, управляемый ветром, который рвался со сцены. В составе труппы были два великих трагика — Кин-младший и Юнг, и, кроме того, прошло время; значительная часть публики была уже романтизирована.

Впрочем, для Эжена, хотя он и не пропустил ни одного спектакля лондонской труппы, такой Шекспир уже не был новинкой. Шекспира он видел в Лондоне.

Когда закрылся Салон 1824 года, министерство государственных имуществ купило «Резню» за шесть тысяч франков, купило, несмотря па скандал, хотя директор департамента изящных искусств, граф Состен де Ларошфуко, сменивший либерального графа Форбена, поморщившись, и посоветовал Эжену почаще срисовывать античные торсы.

В мае 1825 года Эжен в Гавре сел на корабль, направлявшийся в Англию.

Туманный, зеленый, поросший дубом и вереском, подставляющий соленому ветру сизые лбы валунов, остров за Ла-Маншем казался тогда оазисом свежести и чистосердечия в пустыне европейской цивилизации.

Краснорожие лорды, травившие зайцев под звуки рогов и волынок, представлялись неотразимо естественными, чистыми, как сама природа, гордыми бриттами. Англия была страной великолепных страстей.

Однако, пересекая границу, француз тотчас начинает любить свою родину. «Я ломаю копья за Францию, беспрерывно сражаясь с англичанами, — писал Эжен из Лондона сразу же по приезде. Есть в крови у этого народа нечто дикое и свирепое, что проявляется особенно в черни, которая здесь отвратительна... Однако заносчивость знати и невероятная разница между представителями различных сословий меня беспрерывно шокировали... До свидания, мой мальчик. Если я погибну на обратном пути во время бури, то я умру не англичанином, но французом и твоим другом».

Стоило ли для этого ехать? Ему не нравится здесь решительно все: «Женщины неловки и плохо воспитаны, чулки у них грязные, а туфли уродливы. Что меня поразило в особенности, так это всеобщая скаредность, которая наводит на мысль, что люди в этой стране вообще более мелочны. Не понимаю, по какому капризу природы Шекспир родился именно здесь».

Но он родился именно здесь. И так, как играли Шекспира в дымном, прикрытом туманом, грязном, чудовищном Лондоне, его не играли нигде.

Эдмунда Кина-младшего он видел в «Венецианском купце», в «Отелло», в «Гамлете» и в «Ричарде Третьем». Уличный акробат, ставший театральным актером после того, как упал с лестницы, метался по сцене бесшумно, как кошка; его гибкое тело жило удесятеренной жизнью, как будто вобрав в себя энергию всех, кто затаив дыхание сидел в зрительном зале.

Когда кончался спектакль и опускался в последний раз занавес, овация была столь оглушительной, что дрожала люстра и свечи гасли сами собой.

В особенности неистовствовал раек. Какие-то рыжие парни с физиономиями профессиональных убийц перегибались через перила и, чуть не сваливаясь, орали и орали без конца; кумушки, которых Эжен ежедневно видел на улицах в юбках, заляпанных грязью, теперь толпились в проходах, протягивая к сцене букетики убогих цветов; в ложах бледнели ошеломленные лица лондонской знати.

Эдмунд Кин-младший выходил на авансцену, оказавшись неожиданно щуплым и маленьким, быстро и нервно кланялся, благодарил зал усталыми взглядами своих сейчас чуть прищуренных глаз.

Эти вечерние грандиозные действия, эти манифестации духа неожиданно проявляли перед Эженом необычайную мощь «экстраординарной цивилизации», созревшей на острове в сутках пути от Парижа. Ее горячая кровь должна была приободрить, стимулировать истонченное тело французской культуры, привыкшей вдохновляться старинными холстами и умными книгами. Здесь в Англии, несомненно, жили природой и страстью. Здесь родились Шекспир и лорд Байрон. Байрон погиб в Миссолонги за три дня до того, как в Париже открылся Салон, где была выставлена «Резня на острове Хиос». Громадная парабола, которую он прочертил на своем пути над Европой, разрезала континент незарастающим рвом, зиявшим и дымившимся, как открытая рана. Но хоть Байрон и утверждал, что его прах не будет кормить даже английских червей, свинцовый гроб с его телом привезен был в Англию и похоронен у замка Ньюстед. Байрон был англичанином, несомненно, и его гневный сплин, так же как и рев мясников, вызывавших с галерки Эдмунда Кина, так же как и превосходная вежливость и княжеские манеры знаменитого Лоуренса, мастерскую которого Эжен посетил, — все это была Англия, бурная, прочная, страшная Англия, страна совершенно особенная и для француза почти непонятная.

Жерико был в Лондоне за пять лет до того, как сюда приехал Эжен. Теодор рисовал здесь ломовых лошадей, нищих и один раз — так его тянуло к ужасному — сделал рисунок, изображающий смертников на эшафоте, под виселицей, в тот момент, когда им надевают дурацкие колпаки на их бедные головы.

Его мало трогали световые эффекты над Темзой — нищий, умирающий у дверей лондонской булочной, занимал его значительно больше.