Делегат грядущего

— А вы приходите ко мне в гости. У меня мама сейчас больна, лежит в больнице, ничего, я сам хороший чай сделаю. Придете? Я вам адрес дам!

— Приду, мой дорогой, договоримся! Где ты завтра будешь?

— Там, где и вы! Я всю программу конференции наперед знаю.

— А чем мама твоя больна?

— У нее сломана нога, ночью в арык упала! Уже скоро здорова будет. Меня из школы к ней отпускают.

— А ты вместо того с нами проводишь время?

— Нет, зачем? — с обидою возразил Улуг. — Я и к ней хожу, и всюду. Она понимает, сама говорит: «Делегатом будь». Я работу с ней провожу — грамоты у нее мало. Она даже не знает, что такое Гана и Нигерия.

— А она знает, что такое Индия и Китай?

— Говорит: про Китай всегда знала. А про Индию, когда я был маленький и мы в кишлаке жили, мало слышала, но с тех пор, как мы в Ташкент переселились, разговоров об Индии много. Теперь и про Бирму знает: я ей рассказывал. Идемте скорей, все уже садятся в автобус!

На обратном пути в автобусе ехала и какая-то узбечка-школьница, маленькая, серьезная, ясноглазая. Все индийцы обратили на нее внимание. Где-то на полдороге она постучала в окно кабины, шофер тотчас затормозил, девочка, сказав всем «селям!», махнула индийцам рукой и, важная, неторопливая, вышла на тротуар. Еще раз махнула рукой, показала пальцем на калитку белого одноэтажного дома, сказала: «Это мой дом!» и автобус тронулся. И я подумал: не «делегатка» ли она? Но нет, кажется, ей было просто по пути с нами. Улуг из шоферской кабины даже не взглянул на нее, его взгляд был устремлен на красное сари индийской девушки Долли.

В эти дни — до открытия конференции — Улуг в своей многоцветной ковровой тюбетейке, в своих синих штанах, в рыжих сандалиях и неизменно чистой, отутюженной белой косоворотке попадался мне на глаза почти всюду, где происходило что-либо интересное. То под вечер в аэропорту, когда посверкивающий в лучах юпитеров, осажденный ватагой кинооператоров и фотографов самолет ТУ-104 подрулил к вокзалу и по лестнице из него выходили члены китайской делегации, возглавляемой Мао-Дунем (и Улуг прилагал огромные усилия, чтобы оказаться рядом с Мао-Дунем и пожать ему руку), то в цирке, где я, сидя в первом ряду вместе с одетым в белое индийским писателем Гопалом Халдаром, оглядывался на неудержимый хохот Мартина Камеруна Дуоду — длинного, как жердь, обвитого пестрой эффектной тканью, черно-бронзового делегата Ганы (Улуг, сидя в затылок ему, только снисходительно улыбался — трюки клоунов, очевидно, были ему давно знакомы), то в филармонии, на концерте с участием Эмиля Гилельса (здесь Улуг сидел рядом с немецким писателем и следил за звукометными пальцами Гилельса, — не знаю уж, была ли понятна Улугу Одиннадцатая симфония Шостаковича, впервые исполнявшаяся в Ташкенте); то среди журналистов, собравшихся на пресс-конференцию в зале старой гостиницы, только что получившей новое название «Шарк» («Восток»), — их было не меньше полутораста, и Улуг толкался среди них никем не замеченный, все они пребывали в корреспондентской горячке, выпрашивали себе у миловидной, выдержанной и приветливой секретарши пресс-центра Аси информационные бюллетени, значки конференции, пропуска.

Вся гостиница напоминала рой гудящих пчел, и Улугу совсем не требовалось приставать к кому-либо с вопросами — достаточно было прислушаться к возбужденным разговорам корреспондентов, чтобы все новости дня оказались ему известными.

Обычно мне было некогда заговорить с Улугом — он мелькал среди взрослых людей, появляясь в поле моего зрения, сразу же исчезая из него, и я успевал только заметить его всегда любознательный взгляд, его торопливые, порывистые движения, и ему, должно быть, бывало не до меня, и, по-видимому, он все же немножко меня стеснялся.

Но однажды я сам возле гостиницы подошел к Улугу. Угощая его мороженым, я спросил:

— Кто твой отец, Улуг?

— Нет… — поперхнулся эскимо мальчик.

— Что «нет»?

— Нет у меня отца, — серьезно и строго, перестав есть мороженое, ответил Улуг. — Сержантом был. На фронте. Под Берлином его убило.

— Сколько же лет тебе самому?

— Тринадцать с половиной лет… Когда я родился, отца убило.

— Когда же он на фронт пошел?

— В начале сорок третьего… Мне мать рассказывала. Ранен был. Два года в госпитале лежал, потом в отпуск приехал в наш кишлак. Когда уехал опять — сразу убило его.

— Мать у тебя работает?

— Работает. В артели. Лепешки делает.

— А почему ты так заинтересовался конференцией?

Мальчик взглянул на меня решительно:

— Ну вот, я сказал: война была, убило отца. Не хочу, чтоб опять война была. Конференция — за мир, я — за мир… Борцом за мир буду я!

— А Мишка, твой приятель, чей сын?

— У Мишки отец — проводник вагонов. В Сибирь ездит, во Владивосток ездит. В Ашхабад, в Тбилиси, в Москву… Всюду ездит!.. Он тоже воевал, жив остался.

— Это он тебе про все страны мира рассказывает?

— Конечно, он… В школе тоже рассказывают. По географии Мишка и я лучше всех. Э! Там скучно рассказывают. А дядя Захар хорошо рассказывает.

— Кто это дядя Захар?