Деление клетки

Пятница, как много пьют в этом городе днём, как много пьют в этом городе днём на Бойцовой улице. Вот стоит у подъезда пятиэтажного дома и еле стоит женщина престарелого возраста, а со второго этажа, из окна кухни, кидает ей сигареты женщина такая же спившаяся, но моложе, и ведь это её дочь, думаю я, когда смотрю на них, похожих друг на друга, и когда не смотрю на них. Пачка сигарет с фильтром падает в куст, и женщина около полудня подходит и наклоняется. В половине же пятого перешли через дорогу и встали двое. Один был мужчиной, а вторая — женщиной, они были пьяны и прикуривали друг у друга, и пока я шёл мимо них, я всё смотрел на длинную чёрную юбку, подпирающую снизу её ягодицы, одетые в чёрные трусы и обтянутые чёрными колготками, жалея эти ягодицы и эту женщину. И жалел голубей, которые долго целовались в песке на детской площадке, которые совали друг в друга клювы, и потом, когда самка была готова, самец запрыгнул и потоптался, и самка улетела направо, к окнам, а самец налево, в деревья. И я всё думал об этих голубях, когда смотрел на двух кошек, спавших вдоль одной ветки одного дерева в одном дворе. Одна кошка была зелёной и полосатой, другая — чёрной и пушистой, и хвост её свешивался, а с другой ветки свешивалась зелёная гусеница на невидимой, выпущенной из себя застывающей нити. И я думал об этих кошках и гусенице, когда смотрел, как сидит на стуле среди пустоты запертых коричневых металлических гаражей старуха в тёплом тряпье. Голова её была укутана платком, в руке была палка, на стуле была откинута чёрная болоньевая куртка, и старуха смотрела из своей липовой и тополиной тени на осыпанную солнцем детскую площадку, уже другую, уже без голубей. Как же далеко от неё эта площадка, думал я, целых тридцать шагов, думал я, там играют дети, думал я, глядя на приклеенный к столбу лист бумаги с выцветшими буквами рядом с выцветшим крестом: «Сице аз, протопоп Аввакум, верую, сице исповедаю, с сим живу и умираю».

беспокойство

К светофору на Воронцовской улице подкатил мотоцикл с мотоциклистом в красном шлеме и, пока горел зелёный, с хриплым рваным рёвом встал на заднее колесо и рванул по улице стоя. Повернули головы стоявшие на переходе пешеходы, смотрели ему вслед, а машины, припаркованные везде, от рёва, отражённого домами, завыли, запищали, закрякали, загудели, запиликали, загуликали и постепенно, одна за одной, успокоились, «Ипа», — пикнула последняя.

нина

Перед подъездом стоит мелко-кудрявая женщина преклонного возраста. «Нин, выходи», — говорит она в окно первого этажа. За стеклом мелькает большое светло-серое пятно. Дверь открывается, на крыльцо выходит вторая женщина преклонного возраста. Её седые волосы завиваются колокольчиком. «Нин, она тама. Они закрыли, и я пошла к этим, — говорит первая женщина. — К своим этим». Ей не отвечают.

т. н., снова т. н.

Рассказывают, что Т. Н., та самая Т. Н., которая работает в аптеке и которую в детстве во время похорон её матери закидали на печке одеждой, но она выжила, очень боится стоматологов. Однажды ей посоветовали одного хорошего стоматолога, а стоматологу в свою очередь сказали, что к ней придёт женщина из аптеки. Т. Н. сидела в коридоре, и стоматолог, выходя из кабинета, спрашивала её: «Вы не ко мне?» — «Нет, я не к вам», — отвечала Т. Н., и в кабинет входили по очереди другие пациенты. Когда рабочий день почти закончился, стоматолог снова вышла и спросила: «Ко мне должна была прийти женщина из аптеки. Может быть, это всё-таки вы?» — «Да, это я», — ответила Т. Н. Она села в стоматологическое кресло, и крепкий жир её задрожал от страха, а когда стоматолог шагнула к ней, Т. Н. закричала.

В другой раз с Т. Н. произошёл ещё более удивительный случай. Она отправилась гулять с ребёнком, который лежал в коляске, и пришла к пруду на краю леса. Было жарко, Т. Н. присела на траву, потом прилегла, потом заснула, а когда проснулась, поняла, что спала.

зной

В обувном магазине суббота: расставлена обувь, нет покупателей, продавщицы скучают. Работает кондиционер, но зной даже не просачивается, а возникает, и вот он здесь. Одна продавщица трогает другую по спине обувной длинной ложкой. Та бросается: «Марина, она дерётся!» — кричит она третьей, невидимой продавщице. Продавщицы носятся как две тяжёлые девочки — среди коробок, босоножек и туфель, среди сандалий, за зеркало, вокруг зеркала, груди медленно подскакивают, ягодицы ворочаются. Приступают к фехтованию: одна суёт серо-чёрную ложку, вторая отбивается розовой. «Ой! У тебя же железная!» — мечет вторая розовую как нож, промахивается, складывает ладони на внутренние стороны переполненных бёдер, склоняется.

туман