Деление клетки

Машина остановилась перед дверью трамвая, загородив выход. Пассажир никак не мог выйти и был раздражён. «Мне что, по крыше идти? — спрашивал он. — Что мне, по крыше идти, ёбта? Убирай, ёбта! Убирай, я сказал, ёбта! Счас, бля, получишь у меня». Рядом с дверью, не обращая внимания, на трёх сиденьях сидели трое подростков и играли на планшете. На моей остановке мягко падал снег. «Где трамвай?» — было написано на снегу.

стоматология

«Гуля, а ты когда домой поедешь?» — «В сентябре». — «Привези мне шапочку». — «Какую?» — «Ну такую, мужскую, национальную. Как она называется?» — «Колпак». — «Так и называется — колпак?» — «Да». — «И кетмень». — «Зачем он вам?» — «На даче буду махать. Привези мне колпак, кетмень и халат». — «Какой халат?» — «Нарядный». — «Все мне говорят — привези что-нибудь, привези что-нибудь». — «А вкусненького чего-нибудь привезёшь?» — «Привезу. Сухого всякого». — «Ты привези то, чего у нас нет». — «Гранаты». — «Гранаты и у нас продаются». — «Да ну». — «Что, не такие?» — «Да». — «У вас настоящие?» — «Да».

н. и.

Рассказывают про Н. И., что он, когда жил уже в Водоватово, ехал с друзьями через Красное с шальными деньгами. В Красном они купили водки и гармонь, после чего отправились на Тёшу пить и петь. Н. И. умел играть на гармони только одну песню «Хасбулат удалой, бедна сакля твоя». Он сыграл её и спел всего один раз. Когда водка закончилась, им показалось, что её было мало. Они поехали в Водоватово, где продали гармонь за две бутылки водки и продолжили пить, но уже больше не пели.

наташа

Девочка вся плачет, в магазине одни чужие, магазин пуст, она открывает дверь, а за дверью светится снегом проспект, и только машины едут, и дома, и огни в вечерней морозной мгле. Она возвращается, уже ничего не видя, а молодой охранник спрашивает её: «Маму потеряла?», и улыбается молодая уборщица, а она только кивает своим плачем, и охранник ведет её к лестнице, и наверх, где мама перебирает на вешалках куртки, так много курток, все разноцветные, и как раз распродажа. Девочка идёт мимо мамы в куртки, и ходит там, а мама зовёт: «Ваня! Ваня!», и с другой стороны из-под курток выбегает маленький мальчик. Девочка становится у перил, смотрит вниз, и внутри, наверное, яркая тишина. Мальчик подходит и тоже смотрит вниз, и говорит: «Высоко!» Мальчик сбегает вниз, бегает среди курток мужских, а девочка кричит ему: «Скажи: Ната-аша!» И мальчик говорит: «Ната-аша!»

родина

Я так всё это долго рассказываю, потому что иначе не будет понятно, что со мной произошло. Когда мне было двадцать два года, я приехал в Крым после того, как не был там много лет. Мы с сестрой ехали через Краснодар и видели поля спелых помидоров по пути к Тамани, видели сытых и наглых кубанских пограничников, ставших тем, кем они стали, пока нас не было в Крыму, видели магазин «Duty Free» на украинской стороне Керченского пролива (там продавалось украинское пиво, и я его выпил), видели крымские поля с сожжёнными солнцем подсолнухами. Мы вышли из автобуса «Керчь-Феодосия» на шоссе у пересечения с дорогой, ведущей в посёлок Ленино. Нас должен был встретить брат, мы ждали его, но он не приехал, и мы сели к таксисту. У этого перекрёстка всегда стоят машины, потому что здесь всегда останавливаются автобусы, это я потом уже понял. Я так давно не видел Крым, что долго рассказывал таксисту, что я увидел, и рассказал ему, что в Ленино жил мой дед. «Как звали твоего деда?» — спросил у меня таксист. Я сказал ему, как звали моего деда. «Я не знал твоего деда», — ответил таксист. Потом мы приехали в деревню Ильичёвку и встретили всех, кто в то время был ещё жив (тогда многие ещё были живы), и тех, кто жив до сих пор. Я пил водку, которую мне наливали в гранёный стаканчик по марусин поясок, так это называлось, когда он был полный. А вечером, уже в посёлке, мы пошли гулять, и нам показывали местные кафе, сделанные из железных вагончиков и из других будок, и мы пили украинское пиво. Оно казалось очень вкусным, вкуснее русского, — «Рогань», «Оболонь», «Славутич». И уже наступила ночь, а я отошёл в темноту, потому что туалетов при этих кафе не было, а потом ушёл ещё дальше, потому что я помнил старый рынок на том месте, где сейчас был парк из кустов и травы. Я всё узнавал и в то же время ничего не мог узнать, но там было очень уютно, и ночь была тёплой и со всеми сухими степными запахами. Я проснулся в траве почти утром от гудков маневрового тепловоза и долго не мог понять, где находится железная дорога; мне казалось, что она была везде. Но я не торопился её понять, потому что я знал, что всё равно пойму и найду дорогу домой. Утром я обнаружил, что потерял в той траве очки, которые незадолго до отъезда мне подарил друг. Я пошёл искать место, где спал ночью, но нашёл только белых коз, которые ели колючую траву и иногда кусты.

парк культуры