Деление клетки

Поймите, у таких людей, как я, в жизни выбор невелик. В детстве я жил с мамашей в коммуналке. С нами жили там еще четыре семьи. Одна кухня — плита вечно загаженная. В холодильник ничего не положишь. Если оставил что-то в холодильнике, бутылку пэпси или лоток яиц, — сразу пропадает. Стены облупленные. Штукатурка сыпется тебе на голову, когда ты спишь. А на соседней койке — силуэт моей толстой мамаши. Ночами я лежал без сна и смотрел, как вздымается её живот. Я слышал, как громко она храпит и кричит во сне. Соседи стучат в стенку и говорят, чтоб она заткнулась. А утром — горячий чай, бутерброд с сыром и маслом и вперёд в школу. В школе девчонки никогда на меня не смотрели. Они думали, что я жестокий и тупой пацан из бедной семьи. Конечно, у меня не было новеньких белых кроссовок и разных вещей типа плеера и телефона. Из-за этого я очень переживал и подкарауливал пацанов из младших классов, чтоб отомстить им за всё. За всё за всё неудавшееся в моей жизни. Папаша жил в соседнем общежитии. Он водил баб и ходил вечно пьяный. У него была малиновая «девятка» и работа где-то в центре. Он продавал разные строительные материалы и накручивал неплохие деньги. Потом он эти деньги сливал на крепкую выпивку, баб и бары.

Я был зол на него. А мамаша говорила:

— Не сердись на отца. Каким бы он ни был, он всё же твой отец. Понимаешь? Твой родной отец… и ты должен любить его.

Всегда она эту чушь говорит. Я даже знаю, где она набралась этого нескончаемого терпения и доброты. В церкви. Она почти каждый день ходит в церковь с подружками, и там они помогают убирать двор. Стирают бельё блаженным засранцам. Поют с ними молитвы и крестятся. Кого-кого, а этих сволочей я еще больше отца ненавижу: рассказывают прихожанам об Иисусе и о Боге. И сколько в мире зла и ненависти, к которым мы как праведные христиане должны проявлять милосердие, а сами там сидят на всём готовом, пьют вино. Едят даровые харчи. Стригут пожертвования. Жалкие твари — я знаю, почему такие пузатые и бородатые лицемеры бегут в веру: в нормальной жизни-то у них ничего не получилось.

Семью завести не получилось — это же придётся идти работать и заботиться о ком-то другом, кроме себя и золотого блеска огромного креста на пузе.

Жалко мне мамашу за то, что она такая непонятливая: работает уборщицей на предприятии — драит туалеты за мужиками. Драит полы каждый день. Работа не из лёгких и работа унизительная, прямо скажем. Вот она приходит домой уставшая. Руки у неё от горячей воды и порошков огрубели. Больше похожи на лапы животного. На тыльной стороне ладони вены вздулись — больно смотреть. Говорю:

— Мама. Отдохни сегодня. Ложись телевизор посмотри. Не ходи сегодня в церковь.

А она, как мученик, глаза закатывает и говорит, мол, нужно каждый день туда ходить. Помогать бедным людям, и Бог поможет нам.

— Чем он нам поможет? — спрашиваю.

— Всем поможет, — говорит.

У меня и желания нет с ней спорить. Она глупая женщина — моя мать. Набожная и глупая. И мне жаль её. И себя жаль за то, что мы живём в одной тесной комнатке в нищете. Могу лежать целый день на кровати и жалеть себя за всё. Вспоминаю своих ровесников, которые живут в просторных квартирах, частных домах, которым родители делают дорогие приятные подарки на день рождения и Новый год — тут же слёзы наворачиваются. В комнате у нас — телевизор на тумбочке, письменный лакированный стол со стеклянной крышкой, две кровати и шкаф. В шкафу мои детские вещи и мамины платья. Из шкафа пахнет старьём. Как у старой бабки под юбкой там пахнет.

После одного случая я папашу сильно возненавидел. Приходит ко мне в комнату. Мать в церкви. Я за уроками сижу. Занимаюсь. Он заходит в комнату. Обувь не снимает — специально — знает, что мамаша ненавидит, когда кто-то в обуви к нам заходит. И сразу, гад, не здоровается. Стоит и смотрит на меня. А сам качается. Пьяный уже напился. И запах спиртного и сигарет у него из пасти.

— Ну как? — спрашивает.

— Что как? — говорю и к нему не оборачиваюсь. Делаю вид, что внимательно книгу читаю по химии. В душе всё переворачивается — я краснею и злиться начинаю.

— Смотри, что я тебе принёс! — говорит. Я оборачиваюсь. В руках у него торт. В большой круглой картонной коробке. «Пражский» торт.

— Это же твой любимый, — говорит мне.

И правда, мой любимый. Я пошёл на кухню и чайник поставил.

— На меня чай не делай, — говорит. — Мне идти по делам надо. Ага, знаю я твои дела — нажраться и бабу какую-то алкоголичку привести, вместо того чтоб с сыном побыть. Или хотя бы нам как-то материально помочь.