Дельфийский оракул

– Ну… решил, что ты неправильно все поймешь.

Да уж, за Саломеей такое водится – понимать все неправильно.

– И вот встреча… нарочно не придумаешь!

– А телефон свой ты зачем утопил в чае? И спектакль этот затеял – зачем?

Прежде чем принять решение, Саломея должна понять: с кем она имеет дело? Она и правда не знает человека, сидящего напротив нее. Вот ведь странность, а думала, что знает – лучше, чем себя!

Одно вранье вокруг.

– Такое дело… я тут пораскинул мозгами. Чаша – в квартире, а там чужих не бывает. Значит, кто-то из своих ее берет – иногда, а потом кладет на место. И если так, этот человек может следить за мной! Вот пусть и следит себе. За мной, за тобой… пусть он думает, что у нас с тобой – роман. Хорошо?

Плохо! Комок тошноты застрял в горле, ни проглотить, ни сплюнуть его. И в кого только Саломея уродилась такой дурой никчемушной, которая только и умеет, что на граблях «плясать»? Вот сейчас разум ей говорит, что надо бы встать, попрощаться и уйти! А лучше – выплеснуть остатки чая в улыбающуюся физию того, кто раньше казался ей богом.

– Помоги, – Аполлон посмотрел на нее снизу вверх, и было в нем что-то такое, до невозможности жалкое, что Саломея ответила:

– Хорошо.

Эпизод 1 Рождение бога

Утлая ладья искала путь среди волн, столь огромных, что, казалось, еще немного, и они разобьют несчастное суденышко в щепы. Грозен был Посейдон Великий, гневался он, и чайки в тысячи голосов вторили его гневу. Зевс Седовласый хмуро взирал с небесных высот. В темных облаках мелькали искры и ленты молний, и женщина, глядя вверх, плакала.

Что еще ей оставалось делать?

Губы ее были сухими. Волосы слиплись, а кожа, некогда мягкая, отвердела, будто черепаший панцирь. И женщина всей своей сутью осознавала, что скоро откроются пред ней врата в подземный мир. Тени на воде уже не были просто тенями, но, бесплотные – такие знакомые – тянули к ней руки, умоляя ее поделиться с ними теми крохами тепла, что еще оставались в ее изможденном теле.

– Нет, – шептала женщина, отмахиваясь от этих протянутых призрачных рук. – Подите прочь! Прочь!

А ветер выл в две глотки. Да и ветер ли это был? Цербер двуглавый пугает души умерших, и голос его будоражит слепую Фемиду, заставляя ее вновь и вновь склоняться над весами. Только что с них проку, если глаза ее давно привыкли видеть иное, чем то, что есть на самом деле.

– Проклинаю! – взвыла женщина, слизывая с губ крупицы соли. – Проклинаю вас! Я, Лето, дочь Кея, проклинаю тебя, мой возлюбленный Лай! Пусть земля, на которую ты ступишь, не родит ничего, кроме колючек. Пусть море встречает тебя ветром. Пусть… пусть не будет у тебя детей иных, чем мой нерожденный сын. А если и выпадет родиться кому-то иному, то ничего, кроме несчастий, от него не увидишь ты! И ничего, кроме несчастий, не принесешь ему. Я проклинаю тебя, коварная Ниоба, за жадность твою, за злой язык и зависть! Ты просила многих детей – и пусть боги дадут их тебе! А после – заберут, всех – до единого! Пусть оплачешь ты каждого, как я плачу над моим сыном. Я проклинаю вас болью своего сердца! Той любовью, которую вы убили…