Delirium/Делириум

— Не прикидывайся дурочкой, — говорит она. — Если уж так сказали в новостях, то, значит, сто процентов — враньё. К тому же — каким идиотом надо быть, чтобы перепутать коров с медикаментами? Или они так сильно похожи друг на друга?

Я пожимаю плечами. Конечно, она права.

Ханна по-прежнему не сводит с меня глаз, и я чуть-чуть отворачиваюсь. Я стесняюсь своего тела, совсем не то, что Ханна или другие девочки в нашей школе. У меня всегда было такое чувство, будто как раз в самых важных местах у меня недоработки. Словно меня рисовал художник-любитель: издалека и если не присматриваться — то ещё ничего, а как начнёшь разглядывать повнимательней — так ошибки и промашки сами собой лезут в глаза.

Ханна выпрямляет одну ногу и начинает растягиваться, не позволяя, однако, разговору затихнуть. У неё какое-то особое пристрастие к Дебрям; ни у кого другого из моих знакомых такого нет.

— Если вникнуть, то это просто обалдеть можно. Подумай только, как надо всё спланировать и так далее. Да ведь нужно, по крайней мере, четыре или пять человек, чтобы всё осуществить!

Я сразу же вспоминаю парня, стоящего на галерее, его яркие, цвета осенних листьев волосы, его манеру, хохоча, запрокидывать голову — кажется, мне даже видно было его нёбо. Я никому не рассказала о нём, даже Ханне. А наверно, надо бы...

А Ханну несёт дальше:

— Кто-то ведь должен был ввести коды доступа. Может, какой-нибудь симпатизёр...

Входная дверь раздевалки хлопает, мы с Ханной подскакиваем и смотрим друг на друга большими глазами. По линолеуму шаркают чьи-то шаги. Поколебавшись пару секунд, Ханна переходит на безопасную тему — о цвете мантий для торжественной церемонии выпуска. В этом году они будут оранжевыми. Как раз в этот момент, крутя на пальце свисток, между рядами шкафчиков проходит миссис Джонсон, наша преподавательница физкультуры.

— И то хорошо, что не коричневые, как в Филстон Преп, — подхватываю я, хотя и слушала Ханну вполуха. Сердце у меня бýхает, словно молот, я всё ещё думаю о том парне и одновременно соображаю — не услыхала ли миссис Джонсон слова «симпатизёр». Но она ничего не говорит, только кивает нам, проходя мимо, так что, скорее всего, навряд ли.

Кажется, я здорово насобачилась — говорю одно, а думаю совсем другое, прикидываюсь, что слушаю, когда на самом деле витаю в другом месте, притворяюсь спокойной и довольной, когда меня так и распирает от бешенства. Это одна из тех способностей, которая совершенствуются с годами. Как показывает жизненный опыт, тебя всегда слушают. Когда я в первый раз говорила по мобильному телефону, которым пользуются тётушка с дядюшкой, то всё удивлялась, с чего бы это в мой разговор с Ханной всё время лезут какие-то помехи, причём через равные промежутки времени, пока тётушка не объяснила, что так работают правительственные прослушивающие устройства. Они произвольно подключаются к разным телефонным беседам, записывают их, мониторят разговоры по ключевым словам типа «любовь», «Изгои» или «симпатизёры». Прослушивание ни на кого специально не направлено, всегда делается случайно, чтобы никому не было обидно. Да только так ещё хуже. У меня, например, всегда такое чувство, будто чей-то гигантский вращающийся глаз, словно прожектор, в любую секунду может пройтись по мне и высветить мои крамольные мысли, как вечно вращающийся луч маяка выхватывает из тьмы зазевавшуюся летучую мышь.

Иногда я чувствую, что существуют две меня, одна поверх другой: я, которая на поверхности, которая кивает, когда от неё этого ждут, и говорит то, чего от неё ждут; и другая я, более глубокая, та, что видит сны, сомневается и говорит «серый». По большей части они обе прекрасно уживаются и не мешают друг другу, так что я и не замечаю трещины между ними. Но иногда я ощущаю, будто во мне два совершенно разных человека и они в любую секунду могут разорвать меня пополам. Как-то я рассказала об этом Рейчел. Она лишь улыбнулась и сказала, что после Процедуры всё пройдёт. После Процедуры, по её словам, всё будет тишь да гладь и жизнь пойдёт легко и приятно, день да ночь — сутки прочь.

— Готова, — говорю я, закрывая шкафчик. Мы ещё слышим, как миссис Джонсон, насвистывая, расхаживает по туалету. Вот доносится звук слива, потом шумит вода в умывальнике.

— Моя очередь выбирать маршрут, — сверкнув глазами, заявляет Ханна, и не успеваю я открыть рот, чтобы возмутиться и запротестовать, как она наклоняется и шлёпает меня по плечу: — Засалила! Тебе водить! — после чего соскакивает со скамейки и, хохоча, вылетает в дверь, так что мне ничего не остаётся, как припустить вдогонку.

С утра прошёл дождь, стало прохладнее. От луж на улицах поднимается пар, окутывая Портленд лёгкой, сияющей дымкой. Небо над нашими головами ясно-синее, серебряный залив тих и спокоен, удерживаемый на месте гигантским кушаком берега.