Delirium/Делириум

«Нас больше, чем ты думаешь». Это ещё одно любимое выражение Алекса, его извечный рефрен. Симпатизёры есть повсюду, Исцелённые и Неисцелённые — среди регуляторов, в полиции, в правительстве, среди учёных. С их помощью нам и удаётся проскальзывать незамеченными мимо пограничных застав, разъясняет Алекс. Одна женщина из числа самых активных симпатизёров Портленда замужем за пограничником, который держит ночные вахты у северного конца моста Тьюки — как раз там, где нам и предстоит пересечь границу. Они с Алексом разработали сигнальный код. Собираясь в Дебри, он опускает в почтовый ящик активистки рекламную листовку, наподобие тех дурацких бумажек, что распространяют пиццерии и химчистки. Его листовка содержит рекламу бесплатной проверки зрения у д-ра Дерби (как по мне, так очень уж прозрачно, но Алекс уверяет, что симпатизёры и участники Сопротивления живут в таком постоянном стрессе, что им вполне можно простить маленькие приватные развлечения), и получив такую листовку, симпатизёрша приправляет термос с кофе для своего мужа лошадиной дозой валиума.

— Бедный мужик, — ухмыляется Алекс. — Глушит-глушит кофе, и всё равно отваливается как миленький.

Я вижу — Сопротивление для Алекса значит очень много. Он счастлив, что движение живёт и процветает, что оно охватило своими щупальцами весь Портленд. Я пытаюсь улыбаться, но щёки не слушаются. Мне до сих пор не по себе от осознания того, что всё, чему меня учили — ложь. Трудно вот так сразу перестроиться и начать думать о диссидентах — симпатизёрах и участниках Сопротивления — как о союзниках, а не врагах.

Но после того, как я прокрадусь через границу, меня смело можно будет причислить к диссидентам. В то же время, я уже не могу переиграть. Я хочу в Дебри! И, если уж на то пошло, то положа руку на сердце, я уже давно диссидент — с того самого момента, когда Алекс попросил меня встретиться с ним на Бэк Коув, и я на это согласилась. Кажется, у меня остались только смутные воспоминания о той добропорядочной барышне, какой я была раньше, которая всегда делала так, как ей говорили, никогда не лгала и считала дни до Процедуры с радостным нетерпением, а не с ужасом и отвращением. О девушке, которая боялась всего и всех. О девушке, которая боялась себя самой.

На следующий день я прихожу домой с работы и особо подчёркнуто прошу Кэрол одолжить мне её мобильник, после чего строчу Ханне смску: «Сегодня мы с А. ночуем у тебя?» Это у нас шифр такой, означающий, что я прошу подругу прикрыть мою спину. Для Кэрол мы придумали легенду, что, дескать, сильно задружились с Аллисон Давни — нашей бывшей одноклассницей. Семья Давни ещё богаче Тэйтов, а сама Аллисон — сука, какую поискать, заносчивая и высокомерная. Сначала Ханна бурно противилась тому, чтобы таинственное «А.» обозначало Аллисон; моей подруге не по нутру даже притворяться, будто она водится с такой... вот это самое слово. Но я переубедила её. Кэрол никогда в жизни не отважится позвонить Давни, чтобы проверить, там ли я, где говорю. Не только не отважится, но просто постыдится — ведь наша семья запятнана: тут тебе и отказничество мужа Марсии, и, конечно, история с моей мамой. Мистер Давни не кто-нибудь, он — основатель и президент Портлендской секции партии «Америка без deliria». Его доченька меня на дух не переносила, когда мы учились вместе в школе. Помнится, ещё в младших классах, после смерти моей мамы, она попросила учительницу отсадить её от меня подальше, потому что от «этой Тидл несёт дохлятиной».

От Ханны незамедлительно приходит ответ: «Само собой. Увидимся вечером».

Интересно, как бы среагировала Аллисон, узнай она, что мы пользуемся её именем в качестве крыши для моего парня? Наверно, лопнула бы от злости и поехала мозгами. При этой мысли мне становится хорошо на душе.

Незадолго до восьми вечера я спускаюсь вниз со своей огромной сумкой, которой всегда пользуюсь, если отправляюсь с ночёвкой — она демонстративно переброшена через плечо. Из неё так же демонстративно высовывается пижама. Я набила сумку в точности теми же вещами, которые обычно беру с собой, когда собираюсь ночевать у Ханны. Кэрол одаривает меня своей еле заметной улыбкой и желает приятно провести время. Я чувствую укол совести. Я теперь так часто и так беззастенчиво лгу.

Но никакие укоры совести не могут остановить меня. Выйдя на улицу, я направлюсь к Вест-Энду — на случай, если Кэрол или Дженни следят из окна. И только достигнув Спринг-стрит, резко сворачиваю на Диринг-авеню и лечу к Брукс-стрит, 37. Идти далеко, так что до Диринг Хайлендс я добираюсь, когда небо уже совсем тёмное. Как всегда, улицы здесь пустынны. Проскальзываю в заржавленную калитку, отодвигаю полуоторванную доску в окне первого этажа, протискиваюсь в щель, и вот я уже в доме.