Delirium/Делириум

— Всё хорошо, — говорит он, причём нормальным, громким голосом, так что я прихожу к выводу — теперь мы в безопасности. — Я никуда не ухожу. Просто этот проклятый фонарик куда-то запропастился.

— Ага, о-кей, — отзываюсь я, еле переводя дыхание от страха. Чувствую себя ужасно глупо. Наверняка Алекс уже раскаивается, что затащил меня сюда. Тоже ещё мисс Отвага на его бедную голову.

А он, словно читая мои мысли, наклоняется и чмокает меня куда-то в уголок губ — наверно, его глаза тоже никак не привыкнут к темноте.

— Ты очень храбрая, — говорит он.

Слышу, как он шуршит в сплетении ветвей, сыпля ругательствами себе под нос, впрочем, в этот монолог я стараюсь не вслушиваться. Минутой позже он издаёт тихий победный вскрик, и тут же темноту прорезает широкий вертикальный столб света, озаряя теснящиеся вокруг деревья и кусты.

— Нашёл, — ликует он, потрясая фонариком. Направляет луч вниз, на покрытый ржавчиной ящик для инструментов, наполовину вросший в землю. — Мы оставляем его здесь специально, для тех, кто идёт через границу. Ну что, пошли?

Киваю. Теперь, когда мы видим, куда идём, я чувствую себя гораздо увереннее. Ветви над головой сплетаются в сплошной шатёр, напоминая мне купол собора св. Павла, куда я ходила в воскресную школу и выслушивала лекции об атомах, теории вероятности и Божьем провидении. Листья шепчутся и шевелятся вокруг нас в непрестанной смене зелёного и чёрного; ветки вздрагивают, когда по ним пробегают какие-то невидимые создания и перепрыгивают с одной на другую. По временам в луче фонарика сверкают и помаргивают яркие зеркальца глаз, насторожённо всматривающихся в нас из-за завесы растительности, прежде чем снова раствориться во мраке. Просто невероятно. Никогда ни с чем подобным не сталкивалась — всё здесь живёт, растёт, проталкивается к свету, к воздуху. Не могу объяснить, но я чувствую себя такой маленькой и незначительной, словно без разрешения пробралась во владения какой-то знатной, важной особы.

Алекс уверенно идёт вперёд, иногда приподнимая ветви, чтобы я могла пройти под ними, или отбрасывая преграждающие дорогу сучья. Но мы не придерживаемся никакой тропы, так что минут через пятнадцать я начинаю побаиваться, что мы описываем круги, бесцельно заходя всё дальше и дальше в чащу. Я уже готова задать ему вопрос, знает ли он, куда мы, собственно, идём, когда замечаю, что время от времени он приостанавливается и водит лучом фонарика по одному из древесных стволов, которые выступают из темноты, словно высоченные призрачные колонны. На некоторых я вижу потёки голубой краски.

— Метки... — произношу я.

Алекс бросает на меня взор из-за плеча.

— Указатели направления, — со значением говорит он и добавляет: — Захочешь — не заблудишься.

И тут, как по мановению руки волшебника, деревья расступаются. Ещё секунду назад мы были в самой глубине леса, а сейчас стоим на настоящем шоссе. Серебристая бетонная полоса светится в лунном свете, словно мокрый потрескавшийся язык.

На дороге полно ям, она вся изборождена трещинами, а в некоторых местах покрытие встало горбом. Мы принуждены перешагивать через кучи бетонного щебня. Дорога слегка поднимается в гору, вьётся по склону низенького холма и пропадает за его гребнем — там лес опять густеет.

— Дай руку, — требует Алекс. Он снова переходит на шёпот, и почему-то я этому рада. Не знаю, у меня такое чувство, будто мы на кладбище. По обеим сторонам дороги во мраке виднеются широкие просеки, заросшие высокой, по пояс, травой — она шелестит и поёт под ветерком; там и сям над травой возвышаются стволы молодых деревьев, тонкие и хрупкие, такие незащищённые посреди этой пустоты.

Видны также какие-то длиннющие колонны, похожие на брёвна, поставленные одно на другое. В траве поблёскивают непонятные перекорёженные металлические конструкции.

— Что это? — тихо спрашиваю я, но ещё не успеваю договорить, как едва не вскрикиваю. Я понимаю, я вижу. До меня доходит.

Посреди одной из заросших травой просек красуется большой синий грузовик, целый и невредимый, будто кто-то лишь притормозил, чтобы перекусить на обочине.

— Здесь была улица, — напряжённо говорит Алекс, подчёркивая слово «была». — Её разрушили во время блица. Таких улиц тысячи и тысячи по всей стране. Бомбы. Сплошные руины.

Меня пробирает дрожь. Не удивительно, что возникло чувство, будто я на кладбище. Так оно, по сути, и есть. Блицкриг, или просто блиц, — это военная кампания, которая длилась целый год. Она произошла задолго до моего рождения, моя мама тогда была совсем кроха. Целью блица было избавиться от всех Изгоев, а заодно и отказников, не захотевших оставить свои дома и переехать в признанные города. Мама как-то рассказывала, что её самые ранние воспоминания — это грохот падающих бомб и запах гари.

По её словам, этот запах держался в городе ещё много лет, а иногда ветер приносил с собой тучи пепла.