Delirium/Делириум

Дженни тоже останавливается в дверях и тоже пялится на меня. Во мне всего пять футов и два дюйма[1] росту, так что — невероятно, но факт — Дженни всего на несколько дюймов ниже меня. Глупо, конечно, стесняться своих близких родственников, но горячий неотвязный зуд начинает ползти по моим рукам. Понимаю — они волнуются за меня, ведь от того, как я сегодня покажу себя, зависит, сделаю ли я хорошую партию. Дженни и Грейс до Процедуры ещё много-много лет. Если я удачно выйду замуж, то семье перепадёт кое-какая лишняя монета. Заодно попритихнут пересуды и умолкнут шепотки, четыре последних года преследующие нас, словно шорох листьев под ветром: «с-с-симпатизёр-симпатиз-з-зёр-симпатизёр-р-р...»

Хотя вообще-то все эти годы после смерти моей матери меня преследовало слово куда похуже. Словно змеиное шипение, неотступное и неотвязное, оно оставляет после себя ядовитый шлейф: «самоубийца». Неприличное слово, слово, которое можно произносить только шёпотом, исподтишка, прикрывая рот ладонью и желательно, не на открытом воздухе. И только в моих снах это слово кричит и вопит: «Самоубийца!»

Глубоко втягиваю в себя воздух, потом наклоняюсь и вытаскиваю из-под кровати пластиковую корзинку — не хочу, чтобы тётушка видела, как меня всю трясёт.

— Лина сегодня выходит замуж? — спрашивает Дженни тётушку. Её голос постоянно напоминает мне жужжание полусонных мух в жаркий день.

— Что за дурацкие вопросы, — отвечает тётушка, впрочем, без раздражения. — Ты же прекрасно знаешь, что она не может выйти замуж до тех пор, пока её не исцелят.

Я вытаскиваю из корзинки полотенце и выпрямляюсь. От этого слова — «замуж» — у меня сохнет во рту. Все обзаводятся семьёй, как только заканчивают своё образование, таков обычай. «Брак — это Порядок и Стабильность, признак Здорового общества» (см. Книга Тссс, «Основы Общественного Порядка», стр. 114). Но всё равно, при мысли об этом моё сердце начинает бешено колотиться, будто муха об стекло. Я никогда не прикасалась ни к одному парню — любой физический контакт между Неисцелёнными противоположного пола строго запрещён. Если честно, то я никогда даже не разговаривала ни с одним парнем дольше пяти минут, если не считать моих родственников, дяди Уильяма и Эндрю Маркуса — помощника в дядином магазине «Стоп-н-Сейв», который вечно ковыряется в носу и вытирает сопли о пакет с замороженными овощами.

Ах да, если я не наберу нужного количества баллов — о Боже, молю Тебя, ниспошли мне эти баллы! — моя свадьба состоится вскоре после того, как я пройду Исцеление — не позже, чем через три месяца. А это значит, что мне предстоит брачная ночь...

Запах апельсина по-прежнему силён, и желудок снова подпрыгивает. Зарываюсь лицом в полотенце и глубоко дышу, стараясь удержаться от рвоты.

С первого этажа доносится перестук тарелок. Тётушка вздыхает и поглядывает на часы.

— Мы должны выйти из дома через час, — говорит она. — Так что давай, пошевеливайся.

Глава 3

Боже, помоги нам твёрдо стоять на ногах,
А глазами яснее видеть дорогу
И помнить всегда об ангелах падших,
Что пытались взлететь,
Но, опалённые солнцем,
Крылья теряя, низверглись
В море, откуда возникли.
Господь, не дай мне оторваться от земли,
Помоги видеть ясно мой путь,
Чтобы мне не споткнуться.

— Псалом 24 (из «Молитв и Размышлений», Книга Тссс)

Тётушка настаивает на том, чтобы сопровождать меня до лабораторий, которые, как и все государственные учреждения, расположены вдоль набережной: ряд зданий, таких снежно-белых, таких сверкающих, что кажется, будто это сам океан оскалил на тебя зубы. Когда я была ещё маленькой и только-только поселилась у тётушки Кэрол, она самолично водила меня в школу каждый день. Мы-то с мамой жили у самой границы, и путаные, тёмные улицы портовой части города, насквозь провонявшие тухлой рыбой и другими отбросами, приводили меня в священный ужас. Мне всегда хотелось, чтобы тётушка взяла меня за руку, но она не делала этого никогда. Только и оставалось, что, сжав кулаки, следовать за завораживающим шорохом её вельветовых брюк, со страхом ожидая момента, когда на вершине холма наконец покажется Женская Академия св. Анны — мрачное каменное здание, со стенами, испещрёнными трещинами и выбоинами, словно изветренные лица рыбаков и портовых рабочих.

Удивительно, как всё меняется. Тогда я боялась улиц Портленда и не желала отходить от тётушки ни на шаг. А теперь я так хорошо их знаю, что могла бы бродить по ним с закрытыми глазами. К тому же сегодня мне больше всего на свете хочется остаться в одиночестве. Хотя океана не видно — он скрывается за извивами улиц — но я отчётливо ощущаю его запах, и мне сразу становится легче. Солёное дыхание моря делает воздух плотным и осязаемым.