Delirium/Делириум

Я набираю скорость и в темпе мчусь по улицам, ведь теперь мне не надо заботиться о том, чтобы оставаться в тени или двигаться беззвучно. Диринг Хайлендс довольно велик и представляет собой целый лабиринт запутанных улиц, удивительно похожих друг на друга, а дома, возвышающиеся по их сторонам, напоминают постоянно перемещающиеся во мраке корабли. Лужайки совсем одичали, деревья тоже уже давно никто не обрезал, они тянут к небу свои жадные ветви и бросают причудливые тени на залитые лунным светом мостовые. На Сиреневой Аллее я теряю нить, заблудившись, непонятным образом совершаю круг и дважды прохожу через один и тот же перекрёсток. Но повернув на Тенистую улицу, я замечаю бледный свет — где-то вдали, за перелеском. Похоже, я нашла нужное место.

Из земли криво торчит шест со всё ещё болтающимся на нём ржавым почтовым ящиком, на боках которого можно различить чёрные косые кресты. Улица Тенистая, 42.

Теперь я понимаю, почему они выбрали для вечеринки именно эту виллу. Она довольно далеко от дороги и со всех сторон окружена таким густым частоколом деревьев, что на ум моментально приходят тёмные шелестящие леса по ту сторону границы. Иду по подъездной дорожке, и жуть берёт. Не выпускаю из глаз бледного, рассеянного света, исходящего от дома — постепенно он всё ярче и ярче, и наконец становится ясно, что он исходит из двух освещённых окон. Окна занавешены какой-то тканью, по всей вероятности призванной сохранить в тайне тот факт, что в доме кто-то есть. Надо сказать, попытка неудачная: я вижу, как внутри дома движутся тени. Музыка играет так тихо, что я начинаю различать какие-то приглушённые звуки, только вплотную подойдя к крыльцу. Они, как кажется, исходят от половиц. Должно быть, играют в подвале.

Я торопилась на пути сюда, но, прибыв на место, задерживаюсь у входной двери, положив на неё мокрую от пота ладонь. До сих пор я не задумывалась, каким образом мне удастся выполнить свою задачу — выдворить всех из дома. Если я стану посередине и начну вопить про рейд, воцарится паника, все разом устремятся на улицу, а тогда прости-прощай шансы вернуться домой. Кто-нибудь обязательно что-нибудь да услышит, нагрянут рейдеры и нас всех повяжут.

Стоп, поправка: их всех повяжут. Я не принадлежу к тем людям, что находятся сейчас за этой дверью. Я не из их числа.

Но тут я вспоминаю о Райли, о том, как его всего скрутило, после чего он затих навеки. Я и не из этих людей! Я не из тех, кто это сделал, и не из тех, кто стоял и смотрел. Ричардсоны даже пальцем не пошевелили, чтобы защитить свою собаку! Да о чём вообще речь — они даже не прикрыли её ничем, когда она лежала и умирала!

«Я никогда бы не поступила так. Никогда и ни за что! Даже после миллиона Процедур. Он же был жив, Райли! У него билось сердце, он дышал, он истекал кровью, а они бросили его подыхать, как какой-то мусор!»

Они. Я. Мы. Их. Слова пулями носятся у меня в голове. Я вытираю ладони о штаны и толкаю дверь.

Ханна говорила, что эта вечеринка будет поменьше предыдущей, но как по мне — так здесь куда больше народу. Или, может, так только кажется, потому что комнаты невелики и забиты под завязку. Повсюду висит удушливый табачный дым, отчего всё расплывается словно под водой. Жара несусветная, по меньшей мере градусов на десять больше, чем снаружи. Люди двигаются медленно. У многих короткие рукава поддёрнуты выше плеч, а джинсы закатаны до колен, и где бы ты ни увидел голую кожу — везде она блестит от пота. Мгновение я могу только стоять и широко открытыми глазами глядеть на эту картину. В голове крутится мысль: «Вот бы сюда мой фотоаппарат!» Потому что если отвлечься от соприкасающихся рук, прижатых друг к другу тел и несчётного множества других ужасных и противозаконных вещей, то зрелище по-своему красиво.

Встряхиваюсь, сообразив, что теряю драгоценное время.

Прямо у меня на пути спиной ко мне стоит какая-то девица. Я кладу руку ей на плечо. Кожа под моими пальцами обжигающе горяча. Она оборачивает ко мне раскрасневшееся лицо и наклоняет голову, чтобы лучше слышать.

— В городе рейды! — говорю я ей, сама удивляясь тому, как спокойно и деловито звучит мой голос.

Музыка, тихая, но настойчивая, доносится откуда-то снизу — наверно, там подвал. Не сумасшедшая, как в прошлый раз, но такая же странная и красивая. Она напоминает мне о чём-то тёплом, текучем — то ли о мёде, то ли солнечном свете или красных листьях, медленно кружащихся в воздухе и падающих на землю. Но её трудно услышать за доносящимися отовсюду шумом, разговорами и скрипом половиц под ногами.

— Что? — Девица отводит волосы от уха.

Я открываю рот, чтобы произнести слово «рейд», но мой голос перекрывается чьим-то другим, громоподобным, механическим. Он гремит снаружи, этот голос, и кажется, будто всё кругом дрожит и трясётся; он прорезает жару и музыку подобно тому, как холодная бритва рассекает кожу. Комната начинает медленно вращаться перед моими глазами, красные и белые огни кружат по застывшим от ужаса лицам.

«ВНИМАНИЕ. ЭТО РЕЙД. НЕ ПЫТАЙТЕСЬ БЕЖАТЬ. НЕ ПЫТАЙТЕСЬ ОКАЗЫВАТЬ СОПРОТИВЛЕНИЕ. ЭТО РЕЙД».