Делириум

Может быть, виной тому наш забег к буйкам, может, моя победа или то, что Алекс не стал критиковать мою семью, когда я рассказала ему о маме, но сейчас мне так хорошо, я так счастлива, что мне хочется рассказать что-нибудь Алексу или спросить его о чем-нибудь.

— Можно, я скажу тебе что-то по секрету? — спрашиваю я.

Ответ мне на самом деле не нужен, и от сознания этого у меня голова идет кругом, я совсем не чувствую страха.

— Я много об этом думала. О Дикой местности, о том, какая она… и о заразных, существуют они на самом деле или нет… — Боковым зрением я вижу, что Алекс вздрогнул, и поэтому продолжаю: — Я думала… то есть я воображала, будто мама не умерла, понимаешь? Будто бы она сбежала в Дикую местность. Понятно, это ничем не лучше. Наверное, мне просто не хотелось, чтобы она исчезла навсегда. Мне становилось легче, когда я представляла, что она живет где-то, поет…

У меня не хватает слов, удивительно, до чего хорошо мне с Алексом. И я ему за это благодарна.

— А ты?

— Что я?

Алекс смотрит на меня как-то странно, как будто я его обидела, но это глупо.

— Ты, когда был маленьким, думал о Дикой местности? Ну, просто так, как будто играешь?

Алекс бросает на меня косой взгляд и кривится.

— Да, конечно. Много раз. — Он протягивает руку в мою сторону и хлопает ладонью по буйку. — Никаких буйков. Никаких стен. Никто за тобой не наблюдает. Свобода и простор, куда ни посмотри. Я до сих пор об этом думаю.

Я удивленно таращусь на Алекса. Сейчас уже никто не пользуется такими словами — «свобода», «простор». Это устаревшие слова.

— До сих пор? Даже после этого?

Непреднамеренно, даже не думая о том, что делаю, я слегка касаюсь шрама на шее Алекса.

Он шарахается от меня как ошпаренный, и я поскорее убираю руку.

— Лина… — У Алекса какой-то странный голос, как будто мое имя неприятное на вкус.

Я знаю, мне не следовало дотрагиваться до него. Есть границы, которые я не имею права преступать, и он должен напомнить мне об этом, о том, что значит быть неисцеленной. Мне кажется, если он начнет читать мне мораль, я умру от унижения, и, чтобы как-то замаскировать свое волнение, начинаю болтать без умолку:

— Большинство исцеленных не думает о таких вещах. Кэрол, моя тетя, всегда говорит, что это пустая трата времени. Она говорит, что там нет никого, только дикие звери и всякие пресмыкающиеся, что все разговоры о заразных — выдумки, детские фантазии. Она говорит, что верить в заразных — это все равно что верить в оборотней или вампиров. Помнишь, раньше люди говорили, что там водятся вампиры?

Алекс улыбается, но сейчас его улыбка больше похожа на недовольную гримасу.

— Лина, я должен тебе кое-что сказать.

Голос Алекса звучит настойчивее, но что-то в его интонации пугает меня, и я не даю ему заговорить. Теперь уже я не могу остановиться.

— Это больно? Я имею в виду — процедура. Сестра говорит, что это они там так накачивают обезболивающим, что ничего не чувствуешь. А моя кузина Марсия, наоборот, говорит, что это жутко больно, даже больнее, чем рожать, а она своего второго рожала пятнадцать часов…

Я замолкаю, начинаю краснеть и мысленно проклинаю себя за то, что свернула разговор на эту тему. Жаль, что нельзя вернуться во времени назад, на вчерашнюю вечеринку, когда в голове у меня было пусто. Такое впечатление, что я тогда сдерживалась на случай словесного поноса.

Алекс собирается что-то сказать, и я почти кричу:

— Вообще-то я не боюсь. Скоро я пройду процедуру. Через шестьдесят дней. Глупо, да? Глупо, что я считаю дни? Но я просто не могу дождаться.

— Лина.

Алекс произносит мое имя громко и настойчиво, и это наконец меня останавливает. Он поворачивается ко мне, и мы оказываемся лицом к лицу. Начинается прилив — мои ноги скользят по дну, вода уже доходит мне до шеи.

— Послушай, я не тот… не тот, кто ты думаешь.

Я с трудом стою на ногах, течение внезапно начинает тянуть меня за собой. Так всегда и бывает. Отлив медленно уводит воду от берега, а прилив стремительно возвращает обратно.

— О чем ты?

Алекс пристально смотрит мне в лицо, глаза у него золотисто-янтарные, как у дикого зверя, и мне, сама не знаю почему, снова становится страшно.

— Меня не исцеляли, — говорит он.

Я закрываю глаза и представляю, что ослышалась, что приняла плеск волн за голос Алекса. Но когда я открываю глаза, он по-прежнему смотрит на меня, и в глазах его вина и еще что-то… может быть, печаль? И я понимаю, что все расслышала правильно.

— Я не прошел через процедуру, — говорит Алекс.

— Ты хочешь сказать, что процедура на тебя не подействовала? — Я ощущаю покалывание по всему телу, оно начинает неметь, и я наконец осознаю, какая вода холодная. — Ты прошел через процедуру, но она не подействовала? Как с моей мамой?

— Нет, Лина. Я… — Алекс отводит глаза и тихо говорит: — Я не знаю, как тебе объяснить.