Делириум

— Когда мне исполнилось десять, я переселился в Портленд, чтобы присоединиться к Сопротивлению. Я не стану тебе говорить, как это сложно. Я получил идентификационный номер, получил новую фамилию, новый адрес. Нас больше, чем ты думаешь… заразных и сочувствующих тоже… Никто даже не знает, как нас много. У нас есть люди в полиции, во всех муниципальных департаментах. У нас даже в лабораториях есть свои люди.

Когда Алекс произносит последнюю фразу, у меня руки покрываются гусиной кожей.

— Я хочу сказать, границу можно пересекать в обе стороны. Это трудно сделать, но это возможно. Я стал жить у двух незнакомых людей, они сочувствующие. Мне сказали, чтобы я называл их дядей и тетей, — Алекс слегка пожимает плечами. — Мне это нетрудно. Я ведь никогда не знал своих настоящих родителей. Меня растили десятка два дядей и тетей, так что какая разница?

Голос Алекса становится совсем тихим, кажется, он почти уже забыл, что я сижу рядом. Я не представляю, куда ведет его история, но боюсь даже дышать, лишь бы он продолжал.

— Я ненавидел этот город. Ты даже представить не можешь, как я его ненавидел. Все эти дома, эти люди как сонные мухи, эта теснота и спертые запахи, и бесконечные правила. Куда ни повернешься — повсюду стены и правила, правила и стены. Я чувствовал себя как в клетке. Мы все здесь живем как в клетке. Нас заперли внутри границ.

Я вздрагиваю. За все свои семнадцать лет и одиннадцать месяцев я никогда, ни разу не подумала о своей жизни подобным образом. Я привыкла считать, что граница служит для того, чтобы защищать нас от угрозы извне, мне и в голову не приходило, что она также служит для того, чтобы удерживать нас внутри. Но теперь, когда я смотрю на это глазами Алекса, я понимаю, каково ему переселиться в Портленд.

— Сначала я все время злился. Я жег все подряд — газеты, руководства, школьные учебники. Мне это приносило что-то вроде облегчения. — Алекс тихо смеется. — Я даже как-то сжег руководство «Ббс».

Я снова вздрагиваю. Порча или уничтожение руководства «Ббс» — святотатство и вандализм.

— Я каждый день часами бродил вдоль границы. Иногда плакал.

Алекс поеживается, и я чувствую, что ему неловко. Первый раз за все время он дает понять, что знает о моем присутствии, что рассказывает это для меня. Мне безумно хочется взять его за руку, обнять, как-то успокоить, но я не отрываю руки от пола.

— Но через какое-то время я стал просто гулять. Мне нравилось наблюдать за птицами. Они могут легко взлететь с нашей стороны границы в небо и спланировать в Дикую местность. Им это ничего не стоит, они летают туда и обратно, парят в небе. Я мог наблюдать за ними часами. Они свободны, абсолютно свободны. Я думал, что в Портленде никто не может быть свободным, но я ошибался. Птицы, птицы всегда остаются свободными.

Алекс умолкает. Наверное, он закончил свой рассказ. Помнит ли он, о чем я его спросила? Но мне неловко напоминать ему, поэтому я просто сижу и представляю, как он стоит у границы и смотрит на птиц, парящих в небе над его головой. Эта картина меня успокаивает.

Проходит, кажется, целая вечность, и Алекс снова начинает говорить, но теперь так тихо, что мне приходится придвинуться к нему, чтобы расслышать.

— Когда я впервые увидел тебя возле Губернатора, я уже много лет не наблюдал за птицами у границы. Но ты мне о них напомнила. Ты прыгала, выкрикивала что-то, у тебя распустился хвостик. И ты была такая быстрая… — Алекс трясет головой. — Мелькнула и исчезла. Точно как птичка.

Я не знаю, как это произошло, я не собиралась двигаться и не заметила, чтобы двигался Алекс, но мы оказываемся лицом друг к другу, и между нами всего несколько дюймов.

— Здесь все живут как во сне. Люди здесь спят уже много лет. А ты, ты не спала, ты жила… — Алекс переходит на шепот и закрывает глаза, потом снова их открывает и продолжает: — Я устал от спящих людей.

Я чувствую легкость, как будто превращаюсь в птиц, о которых рассказывал Алекс. В парящих в небе птиц. Мое тело словно поднимает волна теплого воздуха, меня как будто насквозь продувает горячим ветром, и я превращаюсь в воздух.

«Это неправильно», — говорит голос внутри меня, но это не мой голос.

Этот голос принадлежит кому-то еще, одновременно моей тете, Рейчел, всем моим учителям и тому въедливому типу, который больше других задавал вопросы во время моей второй эвалуации.

Вслух я произношу:

— Нет.

Хотя из меня, как чистая родниковая вода из земли, пробивается наружу другое слово. «Да», «да», «да»…

— Почему? — еле слышно шепчет Алекс.

Он находит рукой мое лицо, кончиками пальцев дотрагивается до моего лба, мочек ушей, щек. И везде, где он меня касается, моя кожа начинает гореть. Все мое тело горит, мы оба превращаемся в два языка яркого белого пламени.

— Чего ты боишься?

— Ты должен меня понять. Я просто хочу быть счастливой.

Я с трудом могу говорить, мое сознание затуманивается. Я как в дыму, ничего не существует, только пальцы Алекса скользят по моему лицу, касаются моих волос. Я хочу, чтобы это кончилось. Хочу, чтобы это никогда не кончалось.

— Мне просто хочется быть нормальной, как все.