Дэлл

Где-то я слышала о том, что жадность — источник всех человеческих бед, но чем дольше над этим размышляла, тем больше склонялась к тому, что на самом деле тем самым пресловутым источником является не жадность, а жалость. Да, именно она, жалость к себе. Преждевременный страх проиграть, тормозящий всякое действие.

Сложно ли отдать всю наличность за ценный и нужный тебе предмет? Нет. Легко ли ты расстанешься с чем угодно, лишь бы на чьем-то лице появилась улыбка? Конечно. Тогда причем здесь жадность? Счастливым можно быть и с пустым кошельком. А вот можно ли быть счастливым, жалея себя? Нет.

Когда тебя кто-то не любит — обидно. Когда кто-то отворачивается к стене и засыпает, не сказав ни слова, не обняв — жаль себя. Не сказали по телефону ласкового слова или вообще не позвонили — тяжело на душе, потому что вновь жаль именно себя. Скуксились при виде выбранного тобой подарка? Не оценили заботу? Не улыбнулись в ответ на шутку? Эффект один и тот же… извечная противная липкая и вязкая жалость к себе.

Именно она заставляет опустить руки, ведь впереди будет трудно, впереди, возможно, снова придется сносить унижения и обиды, вызывающие всю ту же извечную жалость, тогда зачем вообще двигаться вперед? Не лучше ли попробовать избежать? Переждать, побездействовать… Если упаду — коленка будет болеть, споткнусь — лицо будет в грязи, обидят — заноет душа…

Тьфу!

Так всю жизнь можно просидеть, ничего не попробовав. Ну и пусть молчат в ответ, пусть обижаются и обижают, пусть коленки в синяках, пусть хоть все пальцы стерты до крови от усилий, все равно буду пробовать. А поскулить, забившись в нору, смогу и позже.

Я поворочалась на матрасе — философские размышления прогнали подступающий сон, — прислушалась к тишине вокруг, уперлась взглядом в темный потолок и переключилась на обдумывание более насущных вопросов.

Скоро экзамен по криптографии — не завалить бы. Последние лекции слушались в пол-уха. А тут еще этот праздник, поиски ускользающего, словно призрак, пистолета, грядущий прием гостей, украшение комнат, составление меню… И почему все всегда наваливается разом? Да, меня не ни о чем не просили, но это не значит, что не стоит пытаться помочь.

Погрязнув в заботах, можно не заметить, как бежит время. А оно ведь бежит… Восемь дней уже пролетели. Так пролетят и остальные двадцать два, проскользнут сквозь пальцы, обойдут тебя тихонечко и останутся за спиной, помахивая на прощание ладошкой. И протянется вперед рука, требуя вернуть несправедливо присвоенное колечко…

Я шумно втянула воздух и накрылась с головой одеялом.

Только не жалеть себя. Только не жалеть!

* * *

Одиннадцатое марта.

И девятый день с тех пор, как я переехала из собственной квартиры в особняк Дэлла. Так мало и так много — целая жизнь.

Этим утром позвонила Бернарда, и я, обрадовавшись, как проживший десятки лет в одиночестве отшельник, битый час не могла положить трубку, рассказывая обо всем подряд: да, готовлюсь к экзамену, думаю над тем, как украсить комнаты к следующей среде, волнуюсь, не разозлится ли Дэлл на присутствие поваров в доме. Но ведь кто-то должен готовить, я одна за месяц не управлюсь… Нашла ли подарок? Идею нашла, да, а вот сам подарок не могу… обидно. Назвать модель? Без проблем, сейчас, у меня где-то записано… Уверена ли, что ему понравится? Да как можно быть хоть в чем-то уверенной, когда дело касается меня и его? (Вздох). Не хочу ли встретиться в шесть, чтобы выпить кофе? А вот это с превеликим удовольствием, спасибо за приглашение, приду обязательно!

И теперь я шагала по талым лужам по направлению к одному из названных в центре кафе.

Город постепенно оттаивал, расслаблялся после зимы, начинал вдыхать полной грудью. Подрагивала вода в снежных рытвинах на дорогах, пусть холодная, но уже вода, а не лед, постепенно темнели и проседали сугробы. Присутствие близкой весны ощущалось не столько по любующимся небом лужам, сколько по едва уловимому запаху земли и растений в воздухе, запаху надвигающихся перемен, и по сделавшимся более воодушевленными лицам прохожих. А еще по птицам, которые, несмотря на пасмурную погоду, радостно голосили с деревьев громче своры напившихся портовых моряков. Надо ж так верещать, птахи, одна другой громче…

Время от времени каблуки ботинок не проседали в рыхлом снегу, а стучали по небольшим участкам открывшегося асфальта — таких пока было не много, — и от этого на душе делалось хорошо. Эх, забросить бы шапку в пакет, распушить бы волосы, пусть размечутся рыжим облаком вокруг головы, размотать бы шарф, да подставить шею не холодному уже ветерку, а чтобы тот ласково коснулся… Хочется, да. Но рановато. Придется еще пару недель потерпеть обвившегося вокруг шеи шерстяного питона и головной убор ему под стать. Зато потом…

Я втянула свежий воздух носом, перескочила через обширно разлившуюся лужу и осторожно запретила себе думать о том, что случится потом. Время для меня стало иным и теперь измерялось в счете от одного до тридцати.

А что будет после, известно одному лишь Создателю.

* * *