Делла-Уэлла

— Последние годы старого князя были самыми безмятежными, — как говорят у нас, на ласковом солнце и телеги не скрипят. На дороге Отногула ничего не скрипело. Но вот анделисы унесли его душу по ледяному пути в бессолнечные долины мрака, и священная звезда княжеской власти перешла в руки мальчика.

— А старый Отногул умер своей смертью? — как бы невзначай бросил Сорк.

Великан покачал головой:

— Это может знать только солнце — оно видит все от начала дороги до ее исхода. Князь, как всегда, запрягал свою колесницу, но молния вырвалась и поразила его. Было ли это случайностью? Если кто-то и виновен, то он наверняка унесет свою тайну в ледяной край.

— Молния — это лошадь, то есть единорог? — спросила Таира.

— Молния — это молния. Иногда князю помогал придворный колдун, но тут его почему-то не оказалось, и первое, что сделал молодой правитель, — сослал сибиллу сюда, на самый кончик хвоста нашей дороги. И тогда мне посчастливилось: от скуки он решил взять себе ученика, а так как я был самым младшим сыном, которому никогда не достался бы отцовский караван, я попросился к опальному чародею на испытание. Тот признал меня ни к чему не годным — ни к волшбе, ни к предсказаниям, но согласился научить меня простейшему врачеванию. Думаю, что тут он польстился на сытный стол моего отца, — ведь за освобождение сына Отногул сделал его трехстоялым караванником с жалованьем алыми перлами и кормлением с восьми полей…

Несмотря на серьезность и в какой-то степени трагичность повествования, Таира едва удержалась, чтобы не фыркнуть. Она заслонила рот ладошкой и шепнула стоявшему сзади Скюзу:

— Трехстоялый — это что, стоящий на трех ногах?

Рассказчик то ли услышал, то ли догадался о смысле ее вопроса:

— Когда наши караваны останавливаются, то согнать их с места могут только солнцезаконники, получившие недоброе предзнаменование, или стражи по доносу. А вот стоялых караванников никто не смеет поторопить. Трехстоялый — это самый вельможный из всех, он имеет право стоять на одном месте три раза по тому сроку, который потребен женщине, чтобы выносить ребенка от зачатия до рождения. Три преджизни.

— Впервые встречаю такую меру времени, — задумчиво проговорила мона Сэниа. — Похоже, что к человеческой жизни у вас когда-то относились с уважением.

— Отголоски старого, доброго матриархата, — предположила Таира.

— Жизнь человека уважают у нас и сейчас, — возразил Лронг, — и недешево ценили тогда, когда молодой князь (он сначала рьяно, как и следовало ожидать от проклятого анделисами, взялся за дело) начал строить, разглаживать дорогу, переправлять в весенний край несметные запасы еды. Но через пять-шесть преджизней стало ясно, что он строит не только дома и мосты, целые сонмы смердов, оторванных от своих караванов, были согнаны на восход…

— Прости, уважаемый, — как бы мимоходом спросил Сорк, — а не покажешь ли, где это восход?

— Это знает каждый ребенок, — нетерпеливо отмахнулся Лронг, никак не выказывая удивления перед таким наивным вопросом. — Мы все идем на восход а иначе куда же?

И он своей огромной рукой твердо указал на запад.

— А! — только и сказал Сорк, похоже, у него на этот счет зародилась какая-то мысль.

— Да, так вот. Оказалось, что в весеннем краю строятся диковинные дворцы, с воздушными мостками, висячими садами, бесчисленными башенками и воротцами… Сказочные чертоги, в которых невозможно жить — заблудишься. Но ничего, молодой властитель имеет право на такую блажь, хотя, видит солнце, слишком много хлопот для будущей столицы, ведь и ей положен предел в пятистояние. Но еще дальше на восход князь велел насыпать громадную гору — в основе лежал природный холм, который он приказал поднять в высоту и придать ему вид громадной невиданной твари наподобие лягушки болотной, обратившей свою морду на солнце. Князь собственноручно начертал план сооружения на высушенной коже молодого гуки-куки, с тем, чтобы на голове этого земляного гада, словно корона, поднялся маленький пятибашенный замок.

— Твой принц — романтичный юноша, — заметила Таира. — Сколько ему было, когда он взошел на престол?

— Шестьнавосемь преджизней, — отвечал Лронг, не подозревая, что вызовет всеобщее недоумение столь диковинным числительным.

Таира через плечо оглянулась на Скюза — юноша, уже привыкший к загадкам чужих миров, сориентировался на ходу и незаметно показал ей восемь пальцев, а затем еще шесть. Она сердито насупилась — о шайтаний хвост, неужели сама не могла додуматься, что тихриане, у которых всего четыре пальца, не смогут считать на десятки!

— Молодец, — шепнула она своему спутнику, — возьми с полки пирожок.

Теперь недоумевать пришлось Скюзу, но девушка не снизошла до разъяснения смысла любимых прабабушкиных поговорок.