Дело № 113

– Да в этом вовсе и нет надобности. Никто на свете не видал господина Лекока в настоящем виде. Сегодня он один, а завтра – другой. Сегодня черный, а завтра – рыжий. То он молодой, а то – столетний старикашка. Да взять хоть бы меня! Ведь как он меня проводит! Подходишь к чужому, что, мол, ему угодно, а глядь – это он! Да если бы мне сейчас сказали, что вы – это он, я и тогда поверил бы: очень возможно! Ах, что только он из себя не выделывает!..

В это время они вошли в галерею судебных следователей.

На этот раз Просперу не пришлось дожидаться очереди на позорной скамье: его поджидал сам следователь. Нетрудно догадаться, что свидание отца с сыном устроил сам Партижан: ему нужно было угадать душу обвиняемого. Он был убежден, что между отцом, этим человеком редкой честности, и его сыном, обвиненным в воровстве, должна была произойти раздирающая душу сцена, и он думал, что эта сцена сломит упорство Проспера. Каково же было его удивление, когда он увидал кассира выступающим гордой поступью, с твердым и уверенным взглядом, но без всякого вызова или бравирования положением.

– Ну что же, вы решились? – спросил он его тотчас же.

– Невиновному не на что решаться, – отвечал обвиняемый.

– Значит, тюрьма оказалась для вас плохой советницей? Вы забыли, что только искренность и раскаяние могут заслужить для вас прощение у судей?

– Я не нуждаюсь ни в помиловании, ни в прощении.

Партижан сделал жест досады. Он немного помолчал и потом вдруг неожиданно спросил:

– А куда девались триста пятьдесят тысяч франков?

Проспер покачал печально головой.

– Ах, если бы это знать! – отвечал он просто. – Тогда бы я находился не здесь, а на свободе.

– Значит, вы упорно стоите на своем? Вы продолжаете обвинять вашего патрона?

– Его или кого-нибудь другого.

– Виноват!.. Только он один, понимаете ли, один только он знал слово. Был ли ему интерес обворовывать самого себя?

– Я долго искал этот интерес и не мог найти его.

– Отлично! Этот интерес имели только вы! Украли вы!

Партижан говорил так, точно был убежден в этом, на самом же деле он сомневался. Оставалось только последнее средство – это огорошить обвиняемого, который своим спокойствием и решимостью защищаться до конца попортил ему столько крови.

– А ну-ка, скажите, сколько денег вы потратили в этом году? – задал он вопрос, едва сдерживая себя от гнева.

Просперу не нужно было для этого ни воспоминаний, ни счетов.

– Извольте, – тотчас же ответил он. – Обстоятельства были настолько исключительны, что я достаточно-таки порастряс свои деньги: я потратил их около пятидесяти тысяч франков.

– Откуда же вы их взяли?

– Прежде всего у меня было двенадцать тысяч франков, доставшиеся мне по наследству от матери. Затем я получил от господина Фовеля жалованье и за участие в прибылях предприятия четырнадцать тысяч франков. Восемь тысяч я выиграл на бирже. Остальное я взял взаймы, состою должным в этой сумме и могу уплатить ее немедленно из тех пятнадцати тысяч, которые имею на текущем счету у господина Фовеля.

– А кто вам давал взаймы?

– Рауль Лагор.

Этот свидетель, отправившийся путешествовать, как нарочно, в день кражи, не мог быть допрошен.

– Хорошо, – сказал Партижан. – Поверю вам на слово. Объясните мне теперь, почему вы, вопреки формальным приказаниям вашего патрона, взяли из банка деньги накануне, а не в самый день платежа?

– Господин Кламеран дал мне знать, – отвечал Проспер, – что для него будет приятно и даже полезно получить свои деньги именно рано утром. Если вы допросите его, он подтвердит вам это. С другой стороны, я знал, что явлюсь на службу несколько позднее обыкновенного.

– Господин Кламеран ваш друг?

– Нисколько. Наоборот, я должен сознаться, что чувствую к нему необъяснимое отвращение, – я заявляю об этом. Он очень близок с Лагором.

– Как вы провели вечер накануне преступления?

– По выходе со службы, в пять часов, я взял билет на Сен-Жерменском вокзале и поехал в Везине на дачу к Раулю Лагору. Я отвез ему полторы тысячи франков, которые он ожидал от меня, но, не застав его дома, я вручил их его лакею.

– А вам не сказали там, что господин Лагор отправляется в путешествие?

– Нет. Я даже не знаю сейчас, в Париже он или нет.

– Отлично. Что вы делали затем?

– Я вернулся в Париж и обедал в ресторане с одним из приятелей.

– А потом?

Проспер помедлил.

– Вы молчите, – обратился к нему Партижан. – Тогда позвольте мне рассказать вам, как вы проводили ваше время. Вы возвратились к себе на улицу Шанталь, оделись и отправились на вечеринку к одной из тех дам, которые называют себя артистками, но только позорят свои театры, получая от них в жалованье гроши, а тем не менее заводя себе экипажи и лошадей. Вы были у мадемуазель Вильсон!

– Совершенно верно.

– У мадемуазель Вильсон идет большая игра?

– Иногда.

– В таких компаниях вы – свой человек. Не были ли вы замешаны в одной скандальной истории, имевшей место у одной из дам такого сорта по фамилии Кресченди?

– Я фигурировал только в качестве свидетеля, будучи очевидцем шулерства.