Дело

Иван Сидоров. Не сошлись. Да по правде сказать, как и сойтиться? Ведь не то что взять хотят — а ограбить. Народ всё голь, живет хищением; любого возьмите: получает он от Царя тысячу, проживает пять, да еще нажить хочет — так как тут сойтиться? Вот около нашей вотчины один, сударыня, судеец самым сверхъестественным грабительством — миллион нажил; купил пятьсот душ вотчину, два завода поставил. Так что ж? теперь, видите, пятьдесят тысяч рублей доходу получает, и стал уж он большой барин. Вот вы и судите, матушка, что один такой нечестивец на всю землю нашу соблазну делает!

Лидочка. Да, страшный свет.

Иван Сидоров. Теперь, матушка, из них всякий не то что на прожиток взять или бы благодарность какую: Бог бы с ним, мы за это не стоим; а смотрит, чтобы сразу так цапнуть; чтобы, говорит, и себе было, и детки бы унаследовали. Ну, и стало оно грабительство крупное, маховое; сидят они каждый на своем месте, как звероловы какие, да в свои силки скотинку Божию и подкарауливают. Попадет кто — они вот этою сетью (указывает на записку) опутают — да уж и тешатся.

Лидочка. Точно сетью!.. Ах, Сидорыч, как у меня сердце-то ноет.

Иван Сидоров. Как ему и не ныть, матушка. Было на землю нашу три нашествия: набегали Татары, находил Француз, а теперь чиновники облегли; а земля наша что? и смотреть жалостно: проболела до костей, прогнила насквозь, продана в судах, пропита в кабаках, и лежит она на большой степи неумытая, рогожей укрытая, с перепою слабая.

Лидочка. Правда твоя. Я так иногда думаю: всего бы лучше мне умереть; всё бы и кончилось — и силки бы эти развязались.

Иван Сидоров. Что вы это, матушка. Бога гневите. Посылает Бог напасть, посылает силу, посылает и терпение.

Лидочка. Нет, Сидорыч, я уж слышу: ослабли мои силы, истощилось терпение, истомилась я! — только об том и молю я Бога, чтоб прибрал бы он к Себе мою грешную душу…. Смотри — если я умру, похороните вы меня тихонько, без шума, никого не зовите, ну — поплачьте промеж себя… чего мне больше… (плачет).

Муромский (из кабинета). Иван Сидоров, а- Иван Сидоров!

Иван Сидоров (торопливо). Извините, сударыня. Сейчас, сейчас! (Бежит в кабинет).

Явление II

Лидочка (одна).

Лидочка. Я бы только хотела одного: чтобы и он приехал, — чтобы и он заплакал. — Ведь он любил меня… по-своему…, нет! не любил он меня. Почему бы ему не прийти да не сказать, что вот ему деньги нужны! Боже мой — деньги! Когда я ему всю себя отдавала… и так рада была, что отдавала… (Плачет и кашляет.) Вот надеюсь, что у меня чахотка — а всё пустое, никакой чахотки нет; а как бы хорошо мне умереть… благословить бы всех… Ведь вот что в смерти хорошо, что кто-нибудь — и ребенок и нищий, а всякого благословить может, потому отходит… я бы и его благословила… я бы сказала ему: вот моими страданиями, чахоткой… этой кровью, которая четыре года идет из раненой груди, я искупила все, что сделано, — и потому что искупила — благословляю вас…:Я протянула бы ему руку. Он бросился бы на нее, и целый поток слез прошиб бы его и оросил бы его душу, как сухую степь, какую заливает теплый ливень!.. А моя рука уж холодная… Какие-то сумерки тихо обступили меня, и уже смутно слышу я: "ныне отпущаеши, владыко, рабу твою с миром" — я бы сказала ему еще раз… Ты… Мишель… прости… вот видишь там… (горько плачет)… в такой дали, какую я себе и представить не могу, об тебе… об твоем сердце… буду я… мо… молиться (плачет).

Явление III

Муромский во фраке и орденах выходит из кабинета, за ним Иван Сидоров, держа в руках записку, свернутую в трубку и перевязанную ленточкой, шляпу и перчатки; наконец Атуева и Тарелкин, занятые разговором.

Муромский. Лида, — а — Лида, — где же ты?

Лидочка (оправляясь). Я здесь, папенька.

Муромский. Прощай — дружок. Да ты это что? а? — Ты плакала?..

Лидочка. Кто, я? — Нет, папенька. А вы это что в параде?

Муромский. О-о-о-х, мой друг, — вот ехать надо.

Лидочка. Ехать — куда?

Муромский. Да вот, решили к Князю ехать; просить, подать вот записку.

Лидочка. Так постойте. (Уходит в свою комнату.)

Тарелкин (обертываясь к Муромскому). Петр Константинович, не медлите, прошу вас — не медлите. Я вам говорю, теперь самый раз; он теперь свободен, никого нет, и вам будет ловко на досуге объяснить все эти обстоятельства.

Атуева. Ну разумеется: не ахти какая радость об таком деле, да еще при людях толковать.

Тарелкин. Именно — ведь я для вас же советую.

Лидочка входит.

Муромский. А ты что это?

Лидочка. Я с вами.

Тарелкин (в сторону). Ах, коза проклятая!.. — да она все испортит.

Муромский (Тарелкину). Она вот со мной.

Тарелкин. Невозможно, невозможно. (Муромскому, значительно.) Им неприлично.

Атуева. Полно, матушка, видишь, говорят, нельзя.

Муромский. Ты, мой дружок, простудишься…