Дело

— Ну что ж, — сказал Кроуфорд, — мое последнее замечание относится главным образом к вам, Эллиот. Мои коллеги и я очень много думали над создавшимся положением. — Он говорил, тщательно подбирая слова, как будто его перед этим долго натаскивал Артур Браун. — Мы считаем, что при данных обстоятельствах основная тяжесть падает на вас, поскольку вы, представляя тех, кто остался недоволен первоначальным и повторным приговором суда, должны будете убедить суд в правоте их точки зрения. Иными словами, вам придется убедить большинство членов суда изменить или смягчить этот приговор. Суд, как вы знаете, состоит из четырех членов, и, если мы не сможем достичь единодушия, я вынужден буду подать свой голос. Должен сказать вам, что в прошлом, когда спорные вопросы выносились на суд старейшин, а это, как нам удалось проследить, произошло три раза за последнее столетие, считалось, что ректор не имеет права решающего голоса. Не как ректор, а как частное лицо, скажу, что такой порядок не кажется мне разумным. Тем не менее таковы условия, которые мы должны просить вас принять.

Все это я знал. Уже несколько недель колледж бурлил. Из архивов были извлечены протоколы и дневники одного из ректоров девятнадцатого столетия. Я довольствовался тем, что сказал:

— Конечно, я должен принять их. Но это ставит меня в трудное положение.

— Единственное утешение, — сказал Кроуфорд, — что, несмотря ни на какие правила, разумные люди обычно в конце концов приходят к разумному решению.

Доуссон-Хилл поймал мой взгляд. Он был убежденным консерватором, снобом, он не желал никаких перемен в мире, в котором жил, но мне показалось, что сейчас лицо его стало вдруг чуть больше похоже на лицо помощника фокусника; что оно приняло чуть более удивленное выражение.

— А теперь, — Кроуфорд откинул деловой тон и наставления Артура Брауна и снова стал самим собой — безличным и учтивым. — Как ректор, я хотел бы сказать, что весь колледж чрезвычайно признателен вам обоим за то, что вы согласились уделить нам свое время и силы. Мы знаем, что просим у вас очень многого, ничего не предлагая взамен. Я очень благодарен вам за это.

— Ну какие могут быть разговоры! — сказал Доуссон-Хилл.

— Мне хотелось бы, — сказал Кроуфорд, все с тем же невозмутимым достоинством, — чтобы следующая стадия в развитии этого дела не оказалась бы чрезмерным испытанием вашего долготерпения. Но, как вам, конечно, известно, в подобных учреждениях приходится считаться с известными personalia. Во всяком случае, думаю, что вас своевременно об этом предупредили.

Да, нас предупредили. И я с раздражением, потому что достаточно сильно беспокоился насчет завтрашнего дня, чтобы меня мог прельщать какой-то фарс, подумал, что уж от этого-то хотя бы нас могли избавить. Старейшинам колледжа пришлось откупиться от старого Гэя. Способ, найденный ими, — единственный способ умиротворить его и удержать от участия в суде — заключался в воскрешении существовавшей в восемнадцатом веке должности арбитра. Я никогда прежде не слышал о такой должности, но тут уж за дело взялись антикварии. По всей вероятности, в дни, когда члены совета непрестанно занимались сутяжничеством, один из старейшин назначался, чтобы следить за соблюдением правил игры. Итак, общим собранием членов совета колледжа М. X. Л. Гей, старейший член совета, был торжественно избран «арбитром при суде старейшин на время настоящего судопроизводства». И вот в этот же вечер, после чая, Кроуфорд, Уинслоу и Найтингэйл в одном такси, Браун, Доуссон-Хилл и я — в другом ехали по Мэдингли-роуд к дому Гэя, где нас должны были инструктировать относительно того, как выполнять свои обязанности.

Я заметил, что это, должно быть, одна из самых замечательных увеселительных поездок в анналах истории. Браун натянуто усмехнулся. Ему было не смешно. Не то чтобы он беспокоился: в трудные минуты он включал какие-то тормоза, становился внутренне гораздо собраннее и тверже. Нет, Браун не беспокоился. Но и на предстоящую формальность он взирал безо всякой иронии. Потому что Браун в тех случаях, когда кому-то предстояло выполнять какие-нибудь официальные функции — пусть даже им же самим придуманные — считал, что этикет должен соблюдаться полностью.

Под предводительством Кроуфорда мы гуськом вошли в кабинет старика. Гэй сидел в кресле; борода его была подстрижена и расчесана, на плечи накинута шаль. Он приветствовал нас звучным голосом:

— Добрый вечер, господа! Прошу простить меня, если я пока что останусь сидеть. Мне теперь приходится слегка экономить свои силы. Да, вот именно! — затем он поверг в смущение Кроуфорда, обратившись к нему: — Скажите, пожалуйста, милый мой, как ваша фамилия?

На миг Кроуфорд растерялся. Рот его приоткрылся, и бесстрастное круглое, как луна, лицо затуманилось.

— Я Томас Кроуфорд, ректор колледжа, — ответил он.

— Совершенно верно! Вспомнил! Поздравляю вас, мой милый! — заметно кокетничая, сказал Гэй. — Больше того, я совершенно точно вспомнил, почему вы посетили меня именно сегодня.