Дело академика Вавилова

Вавилов счастлив: какая она все-таки понятливая, эта советская власть. Доклад его в мае на съезде Советов носит уже совсем иной характер. На сцене Кремлевского Дворца вывешена большая, только что составленная карта земледелия СССР. Николай Иванович, вооружившись указкой, говорит о конкретных сортах и культурах, которые следовало бы ввести в обиход отечественного земледелия, о необходимости продвигать посевы на Север, укреплять пригородные хозяйства вокруг промышленных центров. Ученый деловит, он похож на учителя, ведущего очередной урок. Минувший месяц принес окончательное успокоение. И не только ему одному. Партийная конференция одобрила инициативу деятелей науки. Совнарком принял специальный декрет о всемерном расширении научно-агрономической работы в предстоящей пятилетке. И в довершение сам Михаил Иванович Калинин с трибуны съезда призвал ученых помогать стране строить социалистическое сельское хозяйство. Вавилов принял все эти резолюции и заверения с присущей ему искренней доверчивостью. Новая колхозная деревня должна резко увеличить свою «поглотительную способность» по отношению к науке. Об этом заявляют официальные документы правительства, это публично гарантирует всесоюзный староста М. И. Калинин. Приводным ремнем между селом и научно-исследовательским институтом становится сама советская власть с ее политикой коллективизации. Какие могут быть сомнения?

Письмо командированному в Америку другу молодости генетику Г. Д. Карпеченко дышит оптимизмом: «Верим и исповедуем, что жизнь построим, несмотря ни на что. Темп начинается по линии тракторизации, освоения посевных площадей такой, что, пожалуй, и скептики скоро начнут верить. Трудностей до черта, но все в движении. Во всяком случае, возвращался я из Японии с удовольствием».

Будем искренни: человек громадной научной эрудиции, Вавилов не разобрался в событиях, которые обрушились на земледельческую Россию в 1929–1930 годах. Он умел самозабвенно работать на благо государства, но не владел даром разгадывать хитросплетения мысли государственных деятелей. Вина его, впрочем, не так уж велика. В те годы мало кто понимал, что Сталин преднамеренно разоряет деревню, что, раздавив своих политических конкурентов, вождь, с одной стороны, стремится обезопасить себя от появления класса богатых и потому независимых крестьян, а с другой стороны, стремится обеспечить молодую индустрию дешевыми рабочими руками. Профессор Вавилов, который принял советскую действительность в ее идеальных лозунгах и не очень-то задумывался о смысле этих лозунгов, очевидно, не мог даже допустить существования столь кощунственного плана. В том же тридцатом году, рассказывая сотрудникам о поездке в Японию, Николай Иванович, между прочим, сказал: «Эволюция земледелия так же, как и эволюция человечества в прошлом, есть накопление мудрости и глупости, предрассудков, рутины наряду с истинно глубоким опытом и наблюдательностью людей земли. Исследователям древних стран приходится проделывать большую работу по отделению добра от зла». Различить «добро» и «зло» в сельском хозяйстве Японии, отделить в нем прогрессивные начала от рутины и предрассудков Николаю Ивановичу удалось без труда. А чтобы разобраться в трагической судьбе земледелия России, понадобились ему годы и годы. В конце концов он понял, что именно произошло с «глубоким опытом и наблюдательностью людей земли» нашей страны. Но едва ли ученый мог даже представить себе то, чему стали свидетелями мы — люди 70 — начала 80-х годов, когда великая земледельческая держава, при царе поставлявшая на мировой рынок больше половины экспортного зерна, стала сама покупать хлеб за границей.

…Темп — любимое слово начала тридцатых годов. «Выше темпы индустриализации!», «Шире темпы коллективизации!» — взывали плакаты. На каждой газетной странице — цифры с множеством нулей — планы добычи угля, планы выплавки стали, будущие пуды и центнеры пшеницы и ржи. Эти миллионы, миллиарды поражают, гипнотизируют. Мания крупных цифр объемлет эпоху. Весной 1929 года Вавилов с удовлетворением признал на XVI партконференции, что по освоению земель взяты темпы «совершенно исключительные». За пятилетие намечено освоить 15 миллионов гектаров. Его беспокоило только, что научные работники недостаточно подготовлены к выполнению такой грандиозной программы. Но проходит год, и число 15 миллионов отброшено далеко назад.

7 июня 1930 года в кабинете наркома земледелия СССР Я. А. Яковлева происходит совещание представителей науки с руководителями Наркомзема. Обычное деловое совещание. «Давайте поговорим о расширении площадей, — предлагает нарком и развертывает перед присутствующими свои заметки. — У нас сейчас должно быть по плану 131 миллион гектаров… На будущий год мы берем задание по расширению площадей на одиннадцать процентов, значит, примерно на 14 миллионов гектаров. Следовательно, в будущем году мы будем иметь 145 миллионов га».