Дело академика Вавилова

Так называемая борьба против преклонения перед иностранщиной, начавшаяся с нападок на заграничные экспедиции, понемногу стала распространяться на всю зарубежную литературу, вспоминает ближайшая сотрудница Вавилова профессор Евгения Николаевна Синская. Слова «мировая литература» стали чем-то ругательным. В этом отношении постоянно подливали масло в огонь лысенковцы, считавшие, что они достигли вершин биологической мысли и незачем тратить время на ознакомление с другими теориями. Нет надобности и в иных биологических изданиях, кроме их журнала «Яровизация». В тех сборниках, которые удавалось продвинуть в печать, приходилось вести борьбу за каждый список иностранной литературы. Усердные редакторы корпели над рукописями, тщательно изгоняя «преклонение». Особенно старательные стремились изгнать даже укоренившиеся в русском языке иностранные термины. Слово центр заменяли «серединой» или «средоточием», «перпендикулярный» — «направленным под прямым углом», «филогенетический» — «родоначальным» и т. д., не очень заботясь о том, точно ли соответствуют русские выражения иноязычным.

Профессор Синская свидетельствует, что в 1936–1940 годах в ВИРе и других институтах «много ценной литературы изымалось из пользования, и хорошо еще, что она не всегда уничтожалась. Часто ее клали под спуд или выдавали ограниченному кругу читателей. Вырастало особое поколение «непомнящих родства», начинающих историю науки, особенно биологической, с сегодняшнего дня и зачастую тратящих силы на открытие Америки».

В начале 1940 года Лысенко, которому уже удалось к этому времени лишить профессуру университетов, медицинских, педагогических и сельскохозяйственных институтов права преподавать студентам подлинную биологию (ее заменила так называемая «мичуринская» биология), обратил внимание на школьников. «Вопросы менделизма-морганизма надо изъять из программы по дарвинизму для средней школы, — писал он заместителю наркома просвещения РСФСР. — Это, на мой взгляд, целесообразно, хотя бы уж по одному тому, что ведь средняя школа должна обучать учащихся основам науки: менделизм же и морганизм, конечно, малое отношение имеют к основам науки».

Вавилов как мог противоборствовал обнищанию биологии. По его инициативе в середине 30-х годов Институт растениеводства предпринял издание трех капитальных многотомных трудов: «Растениеводство СССР», «Теоретические основы селекции растений» и «Культурная флора СССР». Но довести до конца удалось лишь второй труд, тот самый, которым так интересовались немцы. Тридцать седьмой недобрый год оказался рубежом и для издательской деятельности Вавилова. Из «Растениеводства СССР» издали только часть первого тома. «Культурная флора СССР», призванная подытожить огромную ботанико-географическую работу вавиловского коллектива, тоже оказалась изданной лишь в незначительной части. «Рукописи кочевали от одного рецензента к другому и, наконец, окончательно потонули в издательской пучине», — вспоминает один из авторов, профессор Купцов.

Важным вкладом, который внес Николай Иванович в золотую библиотеку советской биологии, были изданные под его редакцией сборники статей Т. Моргана и Дж. Меллера (1937 год). Кроме того, по его настоянию впервые на русском языке появляется основополагающий труд Ч. Дарвина «Действие перекрестного опыления и самоопыления в растительном мире». Перевод Дарвина, предисловие к нему — последнее, что великий книголюб и пропагандист научной книги Вавилов еще мог сделать, чтобы рассеять мрак, надвигающийся на отечественную биологию. После этого он уже ничего не издает, хотя и продолжает усиленно работать над своими рукописями. Профессор Николай Родионович Иванов, беседовавший с Вавиловым незадолго до ареста, рассказывает, что на московской квартире Николая Ивановича хранилось в то время около 2500 страниц неопубликованных рукописей. Была там большая, на тысячу страниц рукопись «Борьба с болезнями растений путем выведения устойчивых сортов», которую ВИР представил на соискание Сталинской премии, а также незаконченные труды «Полевые культуры СССР», «Мировые ресурсы сортов зерновых культур и их использование в селекции», «Растениеводство Кавказа», «Очаги земледелия пяти континентов», где ученый описал свои поездки по пятидесяти двум странам мира. Подавляющее большинство рукописей после ареста бесследно исчезли и не разысканы до сих пор.

Академик Вавилов до последних дней оставался верен идеалам мировой науки. Летом 1940 года в разгар уже ничем не сдерживаемой травли, в пору, когда в ВИРе не прекращались аресты, Николай Иванович подает наркому земледелия докладную записку: «Об использовании зарубежного сельскохозяйственного опыта, новейших иностранных изобретений, улучшенных семян и растений». Это как крик души: ученый не способен мириться с превращением науки в «сельскую самодеятельность». Докладная записка — документ сорокалетней давности — и сегодня о многом говорит нам, людям иной эпохи.