Дело академика Вавилова

В пору, когда писались эти строки, казалось: мрак, объявший биологию, никогда не рассеется, имена жертв Лысенко вовеки не выйдут из забвения. Заключительная речь президента ВАСХНИЛ 7 августа 1948 года звучала как речь триумфатора: "Эта сессия — яркое свидетельство силы и мощи мичуринского учения… Настоящая сессия показала полное торжество мичуринского направления над морганизмом-менделизмом. Данная сессия поистине является исторической вехой развития биологической науки". И под занавес, чтобы окончательно запугать тех, кто еще как-то пытался сохранить верность научной и человеческой правде: "ЦК партии рассмотрел мой доклад и одобрил его" (Бурные аплодисменты, переходящие в овацию. Все встают) [263].

Сила и мощь… Историческая веха… Полное торжество… Многим так оно и казалось. Академик П. М. Жуковский, один из ближайших сотрудников Вавилова, публично принес Лысенко покаянную: "Я признаю, что занимал неправильную позицию… Бессонная ночь помогла мне обдумать мое поведение… Товарищи мичуринцы! Если я заявил, что перехожу в ряды мичуринцев и буду их защищать, то я делаю это честно…" [264]

Конечно, не все вели себя, как Жуковский. Не все каялись, не все били себя в грудь кулаком. Но многих даже честных людей толкал на предательство страх остаться без хлеба. Этот страх имел под собой вполне реальную почву: в том же 1948 году три тысячи генетиков, агрономов, ботаников и организаторов науки были отстранены от работы, подверглись всякого рода партийным и административным преследованиям. Власть Лысенко после 1948 года не имела границ. О "великом ученом" кричали газеты, вещало радио, про него снимали кинофильмы и пел хор имени Пятницкого. Весь оркестр, все трубы государственной пропаганды ежедневно и ежечасно "величали" академика Трофима Денисовича Лысенко, Героя Социалистического Труда, трижды лауреата Сталинских премий, кавалера шести орденов Ленина. Он обосновался в науке прочно, навсегда. Его люди захватывали должности, урывали ученые степени, кафедры. Бывшие аспиранты ВИРа, бунтовавшие в 1939 году по поводу слишком сложной для них учебной программы, включавшей труды Моргана и Менделя, теперь, в 1948-м, как истинные мичуринцы, получали самые жирные куски научного пирога. Они и им подобные не хотели "ждать милостей от природы".

Вавилова на сессии ВАСХНИЛ 1948 года никто не вспоминал: для ловцов должностей этот сраженный враг не представлял более никакой опасности, а следовательно, и никакого интереса. Да, все было точно так, как говорил Трофим Денисович: сила и мощь, полное торжество… Но прошло всего лишь пять лет, и "тысячелетний рейх" академика Лысенко осел, начал крениться и распадаться. Умер Сталин, расстреляли Берию, и этого было достаточно, чтобы все увидели: некоронованный король российской биологии — гол; чудотворная икона из Большого Харитоньевского переулка в Москве — не что иное, как поваленная доска. Было и после того немало "крестных ходов" и ходиков. Всякий раз, как сельскохозяйственный кризис приводил страну на край голода, новые власти кидались вздымать чудотворного Лысенко. Окончательно эта икона пала лишь в октябре 1964 года вместе с Хрущевым. Конец карьеры Лысенко подтвердил ту же истину, что и ее начало: лысенковщина — явление не научное, а чисто политическое.

…Когда рушится очередной "тысячелетний рейх", тайные узники политических застенков становятся вдруг наиболее известными гражданами республики. Весной 1955 года сотрудник Главной военной прокуратуры майор юстиции Колесников извлек из архива КГБ следственное дело № 1500 и занялся его проверкой. На переплете каждого из десяти томов значилось: "Хранить вечно". Все сохранилось: фальшивые протоколы допросов, липовые "изобличительные материалы", донесения профессиональных стукачей и добровольных филеров. Несколько месяцев слой за слоем, пласт за пластом счищал прокурор наносы лжи и клеветы, которые за пятнадцать лет перед тем громоздил в "дело" академика Вавилова следователь А. Г. Хват. Колесников вызвал всех оставшихся в живых участников трагедии и выслушал их показания. Дали показания несколько ученых, и в том числе Лысенко. Прокурор, правда, не осмелился вызвать к себе в кабинет недавнего сталинского любимца, но Трофиму Денисовичу все же пришлось письменно объяснить, как он оценивает труды и личность академика Вавилова, что думает об аресте своего бывшего вице-президента. Нимало не смутясь, Лысенко написал, что "всегда считал академика Вавилова ученым мирового значения", споры же его, Лысенко, с Вавиловым носили сугубо специальный характер и "имели целью выяснение научных истин в области биологии".