Дело Ансена

- Вы говорите это так, словно действительно вне суда присяжных не мыслите себе правосудия. Это замечательно, Эрлих! Можно подумать, что вы не были одним из тех, кто осуществлял на практике каннибальскую теорию Гитлера о том, что жестокость уважается, что народ нуждается в "здоровом страхе", что он всегда должен бояться чего-нибудь и кого-нибудь. Что народ жаждет, чтобы кто-нибудь пугал его и заставлял, содрогаясь от страха, повиноваться! Может быть, вы даже забыли, Эрлих, о том, что исповедовали гитлеровскую формулу о терроре, который является наиболее эффективным политическим оружием?.. Да, вы забыли это?.. Или вы изволили забыть и то, что на территории Советской Карело-Финской республики вы вершили расправу по этим самым гитлеровским формулам устрашения? Вы, насколько я помню, не чужды тому, что у фашистов именовалось юридической "наукой". Вы отдали дань поклонения теориям всяких шарлатанов от юриспруденции, вроде Эткеров, Даммов и Шафштейнов. Вы даже, помнится, высказывали мысли, аналогичные ферриансксму бреду о "прирожденных" преступниках. Разве это не вы, сидя в петрозаводском гестапо, договорились до того, что низкий лоб и тяжелый подбородок, присущие угро-финнам, - надежные признаки поголовной врожденной преступности жителей страны? Эти "данные" служили достаточным основанием вашему суждению о виновности тех, кого к вам приводили эсэсовцы... - Кручинин умолк и посмотрел на притихшего Эрлиха. - Или я ошибаюсь - это был другой Эрлих? Не тот, чья фотография хранится у меня?.. Нет, мне сдается, что тут вы не станете оспаривать сходство, Стоит ли отрицать, что вы рычали насчет "слюнявой сентиментальности" коменданта, освободившего из-под ареста нескольких беременных женщин! Это вы вещали от имени командования СС: "Введение виселицы, вывешивание у позорного столба и клеймение, голод и порка должны стать атрибутами нашего господства над этим народом". Это от вас, Эрлих, местные представители "юстиции" вермахта выслушивали наставление, что-де судья обязан считаться с политическими требованиями момента, диктующими то или иное решение по любому уголовному делу, независимо от существа доказательств. "Обязанность судьи, - толковали вы, - состоит в том, чтобы наказывать всех, кто вступает в противоречие с "господствующими интересами".

- И все-таки, - глухо проговорил Эрлих, - я не признаю вашего права судить меня. Я не признаю вашего суда. Я буду требовать присяжных.

- Напрасно, Эрлих, - возразил Кручинин. - Только тот судебный приговор или судебное решение оправдывают свое назначение и служат своей цели, которые исключают какое бы то ни было сомнение в их правильности.

- Вот именно! - оживленно подхватил Эрлих. - Мне должен быть обеспечен такой приговор, который признаете правильным не только вы, вынесшие его, а признает все общество, все, кто может здраво судить о вещах. Приговор должен быть справедливым! А это может обеспечить только суд присяжных.

- Отбросим то, что этим вы сами признали несправедливыми все собственные варварские приговоры, выносившиеся даже без мысли о присяжных, - терпеливо возражал Кручинин. - И все же я должен вам сказать, что форма судилища, которой вы сейчас вдруг стали добиваться для себя, вовсе не является идеальной. Она не обеспечивает именно того, чего добиваемся мы в наших судах. Будучи активной силой государственного строительства, призванной расчищать путь движению нашего общества вперед, быть учителем жизни, наш советский суд является единственной машиной правосудия, обеспечивающей поистине справедливый приговор. Только он способен тщательным, объективным разбором судебного дела внушить обществу уверенность в справедливости приговора и непоколебимую уверенность в торжестве закона. А что касается вдруг ставшего вам милым суда присяжных, то один из его защитников, Джеймс Стифен, ценил в нем главным образом два качества: первое - способность создавать в обществе уверенность в справедливости приговора и второе - служить, как выражался Стифен, клапаном безопасности для общественных страстей. Это не мое определение, Эрлих, это слова Стифена, Вам не довольно этого?

- Что бы вы ни говорили, а я нахожусь тут не на советской земле; ваш суд и ваши законы тут ни при чем.

- Именно "при чем", Эрлих, - вмешался вдруг фогт. - Мы сами - и никто другой - просили помощи русских друзей в поимке вас. Мы не умеем этого делать. - Он усмехнулся и развел руками. - Когда-нибудь, может быть, научимся, но пока еще не умеем. И мы, в соответствии с декларацией трех великих держав, подтвержденной народами всех стран, отправляем вас теперь для суда туда, где вы грешили.