Дело Арбогаста

Арбогаст вытащил из-под дивана узкий деревянный ящик с металлическим запором и, не открывая, поставил на журнальный столик.

— У слоновой кости, как у стволов деревьев, бывают годовые круги, — начал он полушепотом и вроде бы даже нараспев. — В каждом бивне, строго по центру, проходит кровеносный сосуд. При жизни. А потом это место чернеет. И при обработке именно его и выбирают в качестве стереометрической середины. И калибруют вытачиваемый шар строго по нему. Шар ведь должен быть безукоризненно круглым, в противоположном случае он не покатится точно в цель.

Арбогаст говорил так тихо, что его голос не перекрывал малейших шорохов в доме и, прежде всего, тех, что доносились из кухни, где над чем-то хлопотала его сестра. Сарразин наблюдал за Арбогастом, пока тот открывал ящик. Три бильярдных шара на синем бархате, один черный и два такой соблазнительной кремовой белизны, что они заставили писателя подумать о женской коже. Арбогаст легонько провел указательным пальцем по поверхности шаров.

— Поскольку, однако же, слоновая кость является натуральным материалом, плотность ее колеблется.

Он посмотрел Сарразину прямо в глаза.

— При наружном осмотре этого не видно. Это не почувствуешь даже при обработке материала. Лишь когда работа над шаром завершена, можно удостовериться в том, приходится ли центр тяжести на стереометрическую середину. А если нет, то и нормально катиться он не будет.

Фриц Сарразин кивнул. Теперь он понял, к чему клонит Арбогаст. Снизу донесся шум воды: Эльке решила набрать ванну. Зашумело не только в самой ванне, но и по трубам. Арбогаст сидел с отсутствующим видом. Мыслями он явно был далеко отсюда.

— На свете очень мало по-настоящему безупречно отцентрованных шаров из слоновой кости, — зашептал он. — Хотелось бы мне когда-нибудь пустить такой шар по зеленому сукну, ощутить его безукоризненное движение из исходной точки в моей собственной руке. Траектория, описываемая таким шаром, представляется мне идеально прекрасной. Вы только представьте себе, господин Сарразин: ты видишь сокрытую в простой кости божественную гармонию.

Сарразин вновь кивнул. Он прекрасно понял, даже слишком хорошо понял, что Ганс Арбогаст говорит о смерти.

62

Они позавтракали в постели. Когда Клейн пошел открыть дверь, Катя до самого горла закуталась в одеяло. Официант подкатил сервировочный столик к кровати с ее стороны. Гвоздика трепетала в узкой серебряной вазочке, кофе благоухал, утро сходило на нет, а они меж тем снова уснули. Ее голова покоилась у него на груди. Она проснулась от того, что его рука принялась поглаживать ее по спине. В номере было уже совсем светло, и она почувствовала это, еще не раскрыв глаз, ощутила пляску лучей зимнего солнца изнанкой век. Его рука медленно скользила по ее спине то вниз, то вверх. Она заметила, что дышит он при этом так глубоко и ровно, словно сам еще не проснулся, и это дыхание в унисон скольжению руки на какое-то недолгое время избавило ее от гнетущего страха. Она чуть раздвинула ноги и, трепеща, позволила ему проникнуть в нее пальцами. Но страх тут же прихлынул, неторопливо, как ленивая морская волна, но вместе с тем и неумолимо. И вот она свела ноги и перевернулась на бок.

— Оставь, прошу тебя! Я не могу.

Не глядя на него, она почувствовала, что он кивнул. Его рука покоилась у нее на бедрах, и еще на минуту-другую ее сморил сон, лучи солнца играли у нее на лице, и ей почудилось, будто она лежит на пляже. Словно в стремлении загореть она подалась навстречу солнцу и вновь оказалась при этом у него на плече. И снова заснула — и проспала до тех пор, пока он чего-то не сказал.

— Ты не поцелуешь меня? — вот что он спросил.

И песчаный пляж исчез при звуке его тихого голоса, и она проснулась, сама не зная, как долго проспала. Она покачала головой — покачала головой у него в объятье.

— Поцелуй меня! — прошептал он уже настойчивей. Его губы щекотали ей ухо.

Но она вновь покачала головой и приткнулась куда-то между его плечом и подушкой. Он осторожно высвободил из-под нее руку и в тот же миг, когда он отправился в ванную, она проснулась окончательно. Она машинально отметила, что уже наверняка сильно за полдень, увидела остатки завтрака на сервировочном столике, застланном скатертью с розовыми гирляндами, похожею на ковер. Этот ковер теперь уже оказался в глубокой тени. Она услышала, как он мочится, закурила, встала и подошла к окну. Оно выходило в парк, покрытый безупречно белым снегом. Выделялась лишь пешеходная дорожка с вмятинами следов, смутно намеченные контуры газона да старый гигантский рододендрон прямо под окном, листья которого подсвечивало уже предзакатное солнце. Здесь я чувствую себя в безопасности, подумала Катя Лаванс. Она выпустила дым в оконное стекло, которое тут же чуточку замутилось. Она услышала, как открылась дверь ванной, и, обернувшись, увидела его с полотенцем на бедрах — он стоял в дверном проеме и с улыбкой смотрел на нее.

Она вновь отвернулась к окну и сказала ему, что ей тоже нужно в ванную.

— Вот и валяй, — кивнул он.