Дело Арбогаста

— Уголовное дело доктора Карла Гау было самым странным и таинственным за весь период перед первой мировой войной. Фактическое развитие событий выглядело так: вдове тайного советника медицины Молитора, весьма состоятельной даме, жившей на роскошной вилле в Баден-Бадене и игравшей заметную роль в жизни города-курорта, однажды вечером позвонили и попросили зайти на главный почтамт, потому что нашелся, якобы, отправительный формуляр некоей депеши, о пропаже которой она ранее заявляла. Отправившись в путь в сопровождении дочери Ольги, дама была однако же расстреляна в упор.

— И звонок был, конечно, ложным.

— Конечно. Служанке, которая позвала вдову к телефону, показалось, будто звонил Карл Гау. И знаешь, кем оказался этот Гау?

— Не тяни!

— Мужем Лины, родной сестры Ольги.

— Ну и ну! А алиби у него было?

— И да, и нет. Вообще-то говоря, он с женой и ребенком находился в это время в Лондоне.

— Ничего не понимаю.

— Значит так: он действительно какое-то время был в Лондоне. Потом, по его собственным словам, сказанным под протокол, получил телеграмму от “Стандарт Сил”, а в этой компании он и работал, с требованием немедленно отправиться в Берлин. Но еще на пароме через Ламанш он решил поехать не в Берлин, а во Франкфурт-на-Майне, откуда и послал жене телеграмму о том, что фирма распорядилась, чтобы он прибыл именно сюда. Затем заказал у франкфуртского парикмахера накладную бороду и велел перекрасить парик, который у него уже был, ей в тон. В утро убийства он в крашеном парике и накладной бороде отправился в Баден-Баден поездом. Из-за накладной бороды люди отлично запоминали его и, в частности, видели незадолго перед убийством поблизости от места преступления.

— Картина однозначная. И его, конечно, арестовали?

— Конечно. На другой день — и уже в Лондоне, куда он незамедлительно вернулся. Его перевели в следственный изолятор в Карлсруэ, в том же городе состоялся и суд.

— А что жена?

— Жена поначалу считала его невиновным. Но, поскольку доктор Карл Гау не мог или не хотел объяснить свое странное поведение, она перед самым процессом объявила, что не сомневается в том, что он и является убийцей. Однако сама мысль об этом ей невыносима, равно как и тот факт, что в ходе процесса со всей неизбежностью вскроются и станут всеобщим достоянием сугубо внутрисемейные дела. После чего она утопилась в Пфаффикском озере.

— Ах ты, господи.

— Гау однако же и впредь не изменил тактике молчания. Когда его собственный адвокат объяснил ему, что и сам будет вынужден считать подзащитного убийцей, если тот не начнет говорить, Гау возразил: ”Вот и прекрасно. Считайте меня убийцей и стройте свою защиту исходя из этого. Только я не убийца.

— Странный мужик. А что вообще про него известно?

— Сын директора банка, рос в отсутствие матери, да и отец обращал на него мало внимания. Еще гимназистом он вел разгульный образ жизни и, в результате, заразился сифилисом. С семейством Молитор он свел знакомство на Корсике, куда отправился по совету врача подлечиться от гипотонии. Молиторы были категорически против связи дочери с Гау, так что ему с Линой пришлось бежать в Швейцарию. Когда однако же деньги с личного счета Лины иссякли, парочка приняла решение о совместном самоубийстве. Карл Гау даже выстрелил в Лину — и прострелил ей левую грудь, — однако приставить дуло к собственному виску у него, судя по всему, не хватило мужества. К уголовной ответственности его, тем не менее, не привлекли. Напротив, заминая скандал, в рекордные сроки обвенчали с Линой.

Затем Карл Гау завершил юридическое образование в Вашингтоне и почти сразу же нашел место личного секретаря генерального консула Оттоманской империи в США. Он частенько ездил в Константинополь, а в Вашингтоне как юрист из высшего света консультировал несколько фирм. И опять-таки вел шикарную жизнь на деньги жены.

— То есть законченный негодяй.

— Человек, скажем так, сложный. Но это ведь не причина убивать собственную тещу. Во всяком случае, не мотив преступления.

— Но улики ведь оказались однозначными.

— Так или иначе на процессе, начавшемся в суде присяжных в Карлсруэ летом 1907 года в дикую жару, Гау при каждом удобном случае заявлял, что он не убийца. Признавался он только в том, что предъявлялось ему со стопроцентной гарантией, а как раз решающие полчаса, в которые и произошло убийство, не были подкреплены свидетельскими показаниями.

— А как же улики?

— Их можно трактовать по-разному. И, с другой стороны, весь этот театр с подложной телеграммой, бородой и париком слишком очевиден и, соответственно, разоблачаем, чтобы столь интеллигентный и хладнокровный господин, как Гау, мог рассчитывать хоть кого-нибудь провести с его помощью. Все было чересчур напоказ, все слишком бросалось в глаза. И уж никак не походило на поведение самого Гау в зале суда.

— Выходит, тайна?