Дело Арбогаста

Пройдя вдоль раздевалок, Сарразин оказался на небольшой платформе, с которой можно было спуститься в воду по лесенкам. На одной из скамей возле схода лежало гигантское белое полотенце, и, подойдя поближе, Сарразин увидел, как в абсолютно спокойной воде кто-то плывет к берегу, поднимая вокруг себя мириады брызг. Озеро об эту пору было неподвижно, как слюда. Сарразин однако же не испытал ни малейшего желания окунуться в эту воду, он, напротив, с неудовольствием вспомнил о том, как однажды полез в Луганское озеро слишком рано, даже не дождавшись разгара лета.

Поэтому, отойдя от лесенок на почтительное расстояние, чтобы его не обрызгали, Сарразин дождался, пока профессор Казер не вылезет из воды и закутается в белое полотенце. Кожа у профессора была темной, чуть ли не с синеватым отливом, а поскольку перед купаньем он явно смазал тело каким-то стойким кремом, капли сейчас облепили его, как летняя мошкара. Нет, холод ему совершенно не страшен, а раз уж все равно нужно будет вернуться в университет, то почему бы им не поговорить прямо здесь. Для начала Сарразин поблагодарил Казера за то, что тот выделил для него время. Речь у них пойдет о фотографиях. Казер кивнул. Вытер полотенцем для ног ступни и пальцы.

— Мне сказали, что вы специалист в области геодезии и фотометрии?

Казер вновь кивнул, и Сарразин воспринял это как приглашение изложить свою просьбу более детально. Он представил дело так, будто главный вопрос в деле Арбогаста заключается в том, какую именно доказательную силу могут иметь фотографии, сделанные на месте обнаружения мертвого тела. Доказательную силу не в целом, а только применительно к виновности или невиновности самого Арбогаста. Потому что экспертное заключение профессора Маула держится исключительно на этих снимках. Профессор Казер кивнул.

— Проблема заключается в том, что уже в первой надзорной жалобе с просьбой о пересмотре дела мы попытались оспорить доказательную силу фотографий в качестве единственной улики. К сожалению, судебные инстанции, отдав должное нашей усовершенствованной технике, остались в вопросе о том, как проинтерпретировать запечатленное на снимках, при прежнем мнении: компетентность профессора Маула не позволяет усомниться в справедливости его выводов.

И Казер вновь кивнул.

— В Техническом университете, — начал он, — мы разработали автомат для анализа фотографий, разрешающая способность которого во много раз превышает возможности человеческого зрения. С помощью этого автомата удается, с одной стороны, снабдить аналитика куда большими способностями идентифицирующего суждения, а с другой — сделать само это суждение куда более объективным.

— То есть, возможность ошибочной интерпретации запечатленного на снимке минимизируется?

— В точности так. Для этого мы и разработали автомат. Он называется “Галифакс М-4”.

Теперь уже пришлось кивнуть Фрицу Сарразину.

— Послушайте, а что, вам действительно не холодно, — спросил он.

— Совершенно не холодно. Забавно, правда?

И опять Сарразин кивнул. И пока Антон Казер снова растирал ноги, порядочно продрогший Сарразин молча, но обрадованно глазел на воды озера, поверхность которого была гладкой и скользкой, как кусок мокрого мыла.

36

После того, как Ильза, поужинав и так и не произнеся ни слова, удалилась к себе в комнату (а поступала она так в последнее время нередко), ее мать вновь оделась и обулась, а затем, постучавшись к дочери, объяснила, что отправляется к профессору Вайману.

— К твоему уголовнику?

Поневоле улыбнувшись, Катя кивнула. Ильза, знакомая с профессором едва ли не с пеленок, всегда называла его только так, что, впрочем, имело опосредованное отношение к действительности, — с двадцатых годов до самого конца войны профессор прослужил в “убойном отделе” полиции Большого Берлина, что он при удобном случае с удовольствием подчеркивал. После войны Вайман взялся за учебу, стал затем старшим ассистентом тайного советника Фрица Штрасмана. Со времен службы в полиции у него остался богатый фотоархив, переживший войну, в отличие от институтского архива, в лихолетье бесследно сгинувшего. Личный фотоархив Ваймана и лег в основу нового институтского, завести который ему помогала, будучи его студенткой, Катя Лаванс. К настоящему времени профессор Штрасман уже давным-давно умер, а профессор Вайман удалился на покой. С Лейбштрассе, на которой жила, Катя проехала на трамвае до Франкфуртской аллеи и прошлась оттуда пешком в сторону Берзаринштрассе. Стоял февраль, и широкие берлинские улицы были пронизаны холодом. Короткие и колючие порывы ледяного ветра заставляли жмуриться на ходу.