А когда мы обратно шли с горы – везде уже были волчьи следы. Ну, мы взяли два ружья, притащили ружья, патроны.
Где-то в полночь у Капранова началась клаустрофобия. Он с себя все снимает, орет. Мы ему: «Стой, стой!» – а у него пух в рот попал, еще дым, и он начал задыхаться. Только мы его успокоили – пришли волки. Стали между собой грызться, все сжирать.
Капранов с краю лежал. Они подошли и нюхают. Он говорит: «Кто меня нюхает?!» Я говорю: «Волки». «И чего будет?» – говорит. Я говорю: «Да ничего, ты даже не переживай. Еды очень много, они не будут тебя трогать».
Волки съели все продукты, какие валялись.
Утром Максим говорит: «Я замерзаю. У меня летный костюм, костюма нет пухового, давай мне одежду какую-нибудь возьмем». Пошли сняли одежду с ребят погибших. Он говорит: «Давай я, наверно, пойду куда-нибудь».
* * *
Это был третий день после аварии. Два дня и две ночи они провели в тщетной надежде, что их найдут. Надежда таяла. Надо было пытаться как-то выбираться самим.
Анатолий и Максим оставили одно ружье раненым, другое взяли с собой и снова пошли на гору. В бинокль увидели внизу брошенную кошару и решили, что Максим пойдет туда, а если никого там не будет – вернется.
Максим ушел. Банных остался на горе и каждые 15 минут повторял в аварийную радиостанцию, которую накануне обнаружили в командирском портфеле: «Борт 1823 потерпел крушение, просим оказать помощь, наши координаты – такая-то высота, такая-то долгота». Радиостанция работала всего на двух частотах, выделенных для сигналов SOS. Услышать ее мог только тот, кто находится в прямой видимости. Вертолет одно время кружил вдалеке – в принципе он мог слышать Банных. Но почему-то не слышал.
Максим должен был вернуться в три часа. Не вернулся. В полчетвертого Банных заметил километрах в шести снегоход, но тот развернулся и уехал.
С трудом уже он двинулся обратно в лагерь, отчетливо сознавая, что еще одну ночь не пережить. Шансов нет.
«Пришел к ребятам. «Ну чего, – говорю. – Макс подорвался. Думаю, нет его. Снегоход видел – но, наверно, он меня за егеря принял. Вертолет улетел. Все, ничего не могу сделать. Никого нет, будем ночевать втроем».
Они говорят: переверни нас. Я говорю: дайте отдышусь, а то тяжело очень. Лег. Вдруг – ж-ж-ж-ж… Гул такой. Мимо вертолет пролетает. А у меня две ракетницы оставались – маленькие, охотничьи. Я стрельнул ими и по рации говорю уже с последним отчаянием: «Твою мать, ну куда вы летите?!» И мне вдруг рация отвечает: «Слышим, слышим тебя. Видим тебя».