Дело Артамоновых

И быстро пошёл, покатился прочь, шатаясь, чувствуя, что разум его снуёт в словах горя и гнева, как челнок в запутанной основе.

"Выгоню. Нужда заставит - воротится. Тогда - нужники чистить. Да, не дури!" - отрывал он коротенькие мысли от быстро вертевшегося клубка их и в то же время смутно понимал, что вёл себя не так, как следовало, пересолил, раздул обиду свою.

Выйдя на берег Оки, он устало сел на песчаном обрыве, вытер пот с лица и стал смотреть в реку. В маленькой, неглубокой заводи плавала стайка плотвы, точно стальные иглы прошивали воду. Потом, важно разводя плавниками, явился лещ, поплавал, повернулся на бок и, взглянув красненьким глазком вверх, в тусклое небо, пустил по воде светлым дымом текучие кольца.

Артамонов, погрозив лещу пальцем, вслух сказал:

- Я тебе устрою судьбу!

И - оглянулся, услыхав, что слова звучали фальшиво. Спокойное течение реки смывало гнев; тишина, серенькая и тёплая, подсказывала мысли, полные тупого изумления. Самым изумительным было то, что вот сын, которого он любил, о ком двадцать лет непрерывно и тревожно думал, вдруг, в несколько минут, выскользнул из души, оставив в ней злую боль. Артамонов был уверен, что ежедневно, неутомимо все двадцать лет он думал только о сыне, жил надеждами на него, любовью к нему, ждал чего-то необыкновенного от Ильи.

"Как спичка, - вспыхнула, и - нет её! Что же это?"

Серое небо чуть порозовело; в одном месте его явилось пятно посветлее, напоминая масляный лоск на заношенном сукне. Потом выглянула обломанная луна; стало свежо и сыро; туман лёгким дымом поплыл над рекой.

Артамонов пришёл домой, когда жена, уже раздетая, положив левую ногу на круглое колено правой, морщась, стригла ногти. Искоса взглянув на мужа, она спросила:

- Ты куда это Илью послал?

- К чёрту, - ответил он, раздеваясь.

- Всё сердишься ты, - вздохнула Наталья; муж промолчал, посапывая, возясь нарочито шумно. Дождь начал кропить стёкла окон, влажный шёпот поплыл по саду.

- Уж очень загордился Илья ученьем.

- У него мать - дура.

Мать втянула носом воздух и, перекрестясь, легла в постель, а Пётр, раздеваясь, с наслаждением обижал её:

- Что ты можешь? Ничего. Дети не боятся тебя. Чему ты учила их? Ты одно можешь: есть да спать. Да рожу мазать себе.

Жена сказала в подушку:

- А кто учиться отдавал их? Я говорила...

- Молчи!

Он тоже замолчал, прислушиваясь, как всё сильнее падает дождь на листья черёмухи, посаженной Никитой.

"Благую долю выбрал горбатый. Ни детей, ни дела. Пчёлы. Я бы и пчёл не стал разводить, пусть каждый, как хочет, сам себе мёд добывает".

Повернувшись вверх грудью так осторожно, как будто она лежала на льду, Наталья дотронулась тёплой щекою до плеча мужа.

- Поругался ты с Ильёй?

Было стыдно рассказать о том, что произошло у него с сыном; он проворчал:

- С детями - не ругаются, их ругают.

- В город уехал он.

- Воротится. Даром нигде не кормят. Понюхает, как нужда пахнет, и воротится. Спи, не мешай мне.

Через минуту он сказал:

- Якову учиться больше не надо.

И ещё через минуту:

- Послезавтра на ярмарку поеду. Слышишь?

- Слышу.

"Что же это такое? - соображал Артамонов, закрыв глаза, но видя пред собою лобастое лицо, вспоминая нестерпимо обидный блеск глаз Ильи. - Как работника, рассчитал отца, подлец! Как нищего оттолкнул..."

Поражала непонятная быстрота разрыва; как будто Илья уже давно решил оторваться. Но - что понудило его на этот поступок? И, вспоминая резкие, осуждающие слова Ильи, Артамонов думал:

"Мирошка, лягавая собака, настроил его. А о том, что дела человеку вредны, это - Тихоновы мысли. Дурак, дурак! Кого слушал? А - учился! Чему же учился? Рабочих ему жалко, а отца не жалко. И бежит прочь, чтобы вырастить в сторонке свою праведность".

От этой мысли обида на Илью вспыхнула ещё ярче.

"Нет, врёшь, не увильнёшь!"

Тут вспомнился Никита, отбежавший в сторону, в тихий угол.

"Все меня впрягают в работу, а сами бегут".

Но Артамонов тотчас же уличил себя: это - неправильно, вот Алексей не убежал, этот любит дело, как любил его отец. Этот - жаден, ненасытно жаден, и всё у него ловко, просто. Он вспомнил, как однажды, после пьяной драки на фабрике, сказал брату:

- Портится народ.

- Заметно, - согласился Алексей.

- Злятся все отчего-то. Как будто все смотрят одной парой глаз...

Алексей и с этим согласился; усмехаясь, он сказал:

- И это - верно. Иной раз я вспоминаю, что вот такими же глазами Тихон разглядывал отца, когда тот на твоей свадьбе с солдатами боролся. Потом сам стал бороться. Помнишь?

- Ну, что там Тихон? Это - убогий.

Тогда Алексей заговорил серьёзно:

- Ты что-то часто говоришь об этом: портятся люди, портятся. Но ведь это дело не наше; это дело попов, учителей, ну - кого там? Лекарей разных, начальства. Это им наблюдать, чтобы народ не портился, это - их товар, а мы с тобой - покупатели. Всё, брат, понемножку портится. Ты вот стареешь, и я тоже. Однако ведь ты не скажешь девке: не живи, девка, старухой будешь!

"Умён, бес, - подумал Артамонов старший. - Просто умён".