Дело Артамоновых

Страх Якова быстро уступал чувству, близкому радости, это чувство было вызвано не только сознанием, что он счастливо отразил нападение, но и тем, что нападавший оказался не рабочим с фабрики, как думал Яков, а чужим человеком. Это - Носков, охотник и гармонист, игравший на свадьбах, одинокий человек; он жил на квартире у дьяконицы Параклитовой; о нём до этой ночи никто в городе не говорил ничего худого.

- Так вот чем ты занимаешься? - сказал Яков и встал на ноги, оглядываясь; было тихо, только ветер встряхивал сучки деревьев над забором.

- А - чем я занимаюсь? - вдруг громко спросил Носков. - Я пошутить хотел, попугать вас, больше ничего! А вы сразу - бац! За это - не похвалят, глядите! Я сам испугался...

- Ах, вот как? - насмешливо, тоном победителя, сказал Артамонов. - Ну, вставай, идём в полицию.

- Идти я не могу, вы меня изувечили.

Носков поднял шапку и, глядя внутрь её, прибавил:

- А полиции я не боюсь.

- Ну, там - увидим. Вставай!

- Не боюсь, - повторил Носков. - Чем вы докажете, что я на вас напал, а не вы на меня, с испуга? Это - раз!

- Так. А - два? - спросил Яков, усмехнувшись, но несколько удивляясь спокойствию Носкова.

- Есть и два. Я для вас человек полезный.

- Это - сказка. Это из сказки!

И, направив револьвер в лицо гармониста, Яков с внезапной злостью пригрозил:

- Вот я тебе башку размозжу!

Носков поднял глаза и, снова опустив их в шапку, сказал внушительно:

- Не затевайте скандала. Доказать вы ничего не можете, хотя и богатый. Я говорю: пошутить хотел. Я папашу вашего знаю, много раз на гармонии играл ему.

Он резким жестом взбросил шапку на голову, наклонился и стал приподнимать штанину, мыча сквозь зубы, потом, вынув из кармана платок, начал перевязывать ногу, раненную выше колена. Он всё время что-то бормотал невнятно, но Яков не слушал его слов, вновь обескураженный странным поведением неудачного грабителя.

С необыкновенной для него быстротой Яков Артамонов соображал: конечно, надо оставить Носкова тут у забора, идти в город, позвать ночного сторожа, чтоб он караулил раненого, затем идти в полицию, заявить о нападении. Начнётся следствие, Носков будет рассказывать о кутежах отца у дьяконицы. Может быть, у него есть друзья, такие же головорезы, они, возможно, попытаются отомстить. Но нельзя же оставить этого человека без возмездия...

Ночь становилась всё холодней; рука, державшая револьвер, ныла от холода; до полицейского управления - далеко, там, конечно, все спят. Яков сердито сопел, не зная, как решить, сожалея, что сразу не застрелил этого коренастого парня, с такими кривыми ногами, как будто он всю жизнь сидел верхом на бочке. И вдруг он услыхал слова, поразившие его своей неожиданностью:

- Я вам прямо скажу, хотя это - секрет, - говорил Носков, всё возясь с ногою своей. - Я тут для вашей пользы живу, для наблюдения за рабочими вашими. Я, может быть, нарочно сказал, что хотел напугать вас, а мне на самом-то деле надо было схватить одного человека и я опознался...

- Ч-чёрт, - сказал Яков. - Как?

- Да, вот так... Вы - не знаете, а у дьяконицы в бане собираются социалисты и опять говорят о бунте, книжки читают...

- Врёшь, - тихо сказал Яков, веря ему. - А - кто? Кто собирается?

- Этого я не могу сказать. Арестуют, узнаете.

Носков, держась за доски забора, встал и попросил:

- Дайте мне палку, без неё я не дойду...

Наклонясь, Яков поднял палку, подал ему и оглянулся, тихо спрашивая:

- Но тогда как же ты, зачем же вы набросились на меня?

- Я - не набрасывался. Я - опознался. Мне нужно было не вас, а другого. Вы всё это оставьте. Ошибка. Вы увидите скоро, что я говорю правду. Должны дать мне денег на лечение ноги. Вот что...

И, придерживаясь за забор, опираясь на палку, Носков начал медленно переставлять кривые ноги, удаляясь прочь от огородов, в сторону тёмных домиков окраины, шёл и как бы разгонял холодные тени облаков, а отойдя шагов десять, позвал негромко:

- Яков Петрович!

Яков подошёл к нему очень быстро, Носков сказал:

- Вы об этом случае - никому, ни словечка! А то... Сами понимаете.

Он взмахнул палкой и пошёл дальше, оставив Якова отупевшим. Приходилось думать сразу о многом, и нужно было сейчас же решить: так ли он поступил, как следовало? Конечно, если Носков занимается наблюдением за социалистами, это полезный, даже необходимый человек, а если он наврал, обманул, чтоб выиграть время и потом отомстить за свою неудачу и за выстрел? Он врёт, что опознался и что хотел напугать, врёт, это ясно. А вдруг он подкуплен рабочими, чтобы убить? Среди ткачей на фабрике была большая группа буянов, озорников, но социалистов среди них трудно вообразить. Наиболее солидные рабочие, как Седов, Крикунов, Маслов и другие, сами недавно требовали, чтоб контора рассчитала одного из наиболее неукротимых безобразников. Нет, Носков, наверное, обманул. Нужно ли рассказать об этом Мирону?