Дело Артамоновых

Привычный собеседник, обманутый человек, оживлявший Артамонова уколами своих мыслишек, - исчез, умер. И хорошо сделал, - думать старику было трудно, не хотелось, да он давно уже понял, что и бесполезно думать, потому что понять ничего нельзя. Куда исчезли все: Яков, Татьяна, зять?

Иногда он спрашивал жену:

- Илья - воротился?

- Нет.

- Нет ещё?

- Нет.

- А - Яков?

- И Яков.

- Так. Гуляют. А дело Мирошка сосёт.

- Ты не думай про это, - советовала Наталья.

- Уйди.

Она уходила в угол и сидела там, глядя тусклыми глазами на бывшего человека, с которым истратила всю свою жизнь. У неё тряслась голова, руки двигались неверно, как вывихнутые, она похудела, оплыла, как сальная свеча.

Изредка, но всё чаще, Петра Артамонова будила непонятная суета в доме: являлись какие-то чужие люди, он присматривался к ним, стараясь понять их шумный бред, слышал вопли жены:

- Господи, да - что же это? За что? Ведь это - хозяин, хозяева мы! Ну, дайте я увезу его, ему лечиться надо, в город надо ему! Да - позвольте же увезти-то...

"Спрятать хочет. А - чего прятать? - соображал Артамонов. - Дура. Весь век свой дурой жила. Яков - в неё родился. И - все. А Илья - в меня. Вот он воротится - он наведёт порядок..."

Шёл дождь, падал снег, трещал мороз, выла и посвистывала метель.

Из этого состояния полуяви-полусна Артамонова вытряхнуло острое ощущение голода. Он увидал себя в саду, в беседке; сквозь её стёкла и между мокрых ветвей просвечивало красноватое, странно близкое небо, казалось, что оно висит тут же, за деревьями, и до него можно дотронуться рукою.

- Есть хочу, - сказал Артамонов; ему не ответили. Синеватая, сырая мгла наполняла сад; перед беседкой стояли, положив головы на шеи друг другу, две лошади, серая и тёмная; на скамье за ними сидел человек в белой рубахе, распутывая большую связку верёвок.

- Наталья, - слышишь? Есть давай...

Прежде, когда он, очнувшись от забытья, звал жену, она тотчас являлась, она всегда была где-то близко, а сегодня - нет её.

"Неужто? - подумал Артамонов, и в голове его стало яснее. - Или захворала?"

Он приподнял голову, у двери в баню сквозь кусты что-то блестело, потом оказалось, что это ружьё со штыком за спиною зеленоватого солдата, неразличимого в кустах. На дворе кто-то кричал:

- Вы что, товарищи, - шутите? Разве так лошадей держат? Так - свиней не держат! А почему сено не убрано и намокло? А в баню, под замок - хочешь?

Человек в белой рубахе сбросил верёвки с колен на землю и встал, сказав негромко в сторону солдата:

- Явился еси, с небеси, чёрт его унеси!

- Командиров стало больше прежнего, - ответил солдат.

- И кто их, дьяволов, назначает?

- Сами себя. Теперь, браток, всё само собой делается, как в старухиной сказке.

Человек подошёл к лошадям, взял их за гривы, - Артамонов старший крикнул как мог громко:

- Эй, позови жену!

- Молчи, старик, - ответили ему. - Ишь ты, жену захотел...

Лошади ушли. Артамонов провёл ладонью по лицу, по бороде, холодными пальцами пощупал ухо, осмотрелся. Он лежал у глухой незастеклённой стены беседки, под яблоней, на которой красные яблоки висели гроздьями, как рябина; лежать было жёстко; он покрыт своей изношенной лисьей шубой, и на нём толстый зимний пиджак. Но - не жарко. Нельзя понять - зачем он тут? Может быть - в доме предпраздничная уборка? Какой же праздник? Зачем лошади в саду и солдат у бани? И кто это орёт на дворе: "Вы, товарищ, бестолковый мальчишка! Чего? Люди устали? Уставать - рано! Без дураков..."?

Кричали далеко, но крик оглушал, вызывая шум в голове. И ног как будто нет; от колен не двигаются ноги. Яблоню на стене писал маляр Ванька Лукин, вор; он потом обокрал церковь и помер, сидя в тюрьме.

В беседку вошёл кто-то очень широкий, в мохнатой шапке; он внёс холодную тень и густой запах дёгтя.

- Это - Тихон?

- А как же...

Ворчливый ответ Тихона тоже оглушил. Старый дворник развёл руками, точно поплыл над скрипучим полом.

- Кто это орёт?

- Захарка Морозов.

- А - солдат к чему тут?

- Война.

Помолчав, Артамонов спросил:

- И сюда враг дошёл?

- Это - против тебя война, Пётр Ильич...

Хозяин строго сказал:

- Ты, старый дурак, не шути, я тебе не товарищ!

Он услыхал спокойный ответ:

- Последняя война, больше не хотят. И теперь - все товарищи. А для дурака я действительно стар.

Было ясно, что Тихон издевается. Вот он бесцеремонно сел в ногах хозяина, не сняв шапку. На дворе сиповато, сорванным голосом, командуют:

- И чтобы после восьми часов на улицах - никаких фигур!

- Где жена? - спросил Артамонов.

- Ушла хлеба искать.

- Как это - искать?

- А как же? Хлеб - не кирпич, на земле не валяется.

Сумрак в саду становился всё гуще, синее; около бани зевнул, завыл солдат, он стал совсем невидим, только штык блестел, как рыба в воде. О многом хотелось спросить Тихона, но Артамонов молчал: всё равно у Тихона ничего не поймёшь. К тому же и вопросы как-то прыгали, путались, не давая понять, который из них важнее. И очень хотелось есть.

Тихон заворчал: