Дело Богачева

И понятно, что в доме понемногу начался ад кромешный. Но этого только и требовалось. И в очень короткое время теща с женой отвоевали у Богачева все, что им было нужно. Самые неожиданные для Богачева события чередовались с необыкновенной быстротой, а именно: теща с другой дочерью поселилась у новобрачных; жена, вопреки прежним предостережениям жениха, стала открыто рваться к театру и тайно от мужа поступила в драматическую школу; она постоянно пропадала из дому: деньги летели во все концы; влюбленный муж, протестуя и устраивая сцены, кончил тем, что все делал по-жениному. Заказаны были платья, муж устроил жене дебют по декламации; она провалилась, и он был в восторге, но когда в «Новом Времени» справедливо оценили ничтожество дебютантки, то Богачев, который в душе приветствовал эту неудачу, вынужден был нагрубить редактору за этот отзыв, чтобы этим доказать жене свою нежность… Затем наступили вещи, еще более неожиданные: жена была разлучена с мужем, а когда была обнаружена ее беременность, то начали делать попытки произвести выкидыш. Наконец, в квартиру Богачева стали наведываться мужчины из драматической школы, которых он не имел права удалить, потому что теща и жена позволяли. Тогда Богачев сам сбежал из дому.

Естественно, что, подвергаясь всем этим переделкам, Богачев не мог отвечать на них вечной любезностью и ангельской добротой. Он, конечно, злился, ссорился и, вероятно, был несносен. Но ведь иначе и быть не могло, и причиной разрыва был исключительно тот скверный замысел, ради которого, обвенчали Богачева с девицей Кошанской, а не какие-нибудь провинности со стороны мужа. Легко допускаю, что характер у Богачева был тяжеловатый и угрюмый, какой обыкновенно бывает у людей, сформировавшихся в одиночестве; вполне верю, что Богачев не имел тех округленных манер и улыбающихся глаз, какими отличаются члены увеселительных кружков, смазливые актеры-любители и вообще закулисные дон-жуаны. Но, чтобы он был извергом, чтобы он грозил, убийством, замахивался на жену мраморной доской от столика и т. п., все это – чистейший вымысел. Между супругами были только истерические распри, обычная сцена из семейных драм, с попытками самоотравления и т. д., но ровно никакого насилия не было. Кухарка Авдотья, ближайшая свидетельница всей совместной жизни супругов, наблюдавшая их в небольшой квартире, не слыхала никакого буйства. Свидетелю Булацелю и женщине-врачу Познанской Богачева, после разрыва, говорила, что разошлась с мужем вследствие его несогласия допускать ее на сцену, а не из-за жестокостей и угроз. Ей было бы выгоднее ссылаться на угрозы, потому что в таком случае симпатии были бы на ее стороне, тогда как, порываясь к театру, она рисковала выслушать наставления, что семейная жизнь дороже сцены. Но она не могла выдумать никакой другой причины разрыва. Да вообще разве бы муж, сколько-нибудь страшный и грозней, дозволил проделать над собой все то, что претерпел Богачев? Не ясно ли вам, что этот мнимо грозный муж был только жалкий раб?

Но есть еще одна смешная подробность, которую возводят в серьезную мораль. В первые брачные дни с женой случилась болезнь, которая приписывалась любовному усердию мужа. И вот, на этом обыденном приключении сооружается чучело «зверской страсти». Позвали докторов. Явилась женщина-врач и врач-мужчина; в качестве последнего фигурировал опытнейший акушер и разумнейший человек И. М. Тарновский, который прямо и откровенно сказал, что болезнь молодой дамы ничему определенному приписать нельзя. Но теща… о, удивительная мать! поторопилась рассказать едва знакомому ей приятелю Богачева, что муж досаждает своими ласками больной жене. Молодой слушатель этих неожиданных признаний очень резонно ответил матери, что излишек мужниной любви еще небольшое горе. Не видите ли вы, господа присяжные заседатели, в этой тещиной болтовне явной улики в том, что она никоим образом не ожидала от брака своей дочери настоящей семейной жизни? Иначе разве бы она осмелилась говорить об этом? И будь еще ее дочь несовершеннолетней девственницей, на которую бы вдруг обрушились грубые инстинкты невоздержанного супруга! А здесь в двадцать четыре года, после любовника – такая нетерпимость и хрупкость!.. Можно ли с какой бы то ни было точки зрения винить Богачева? Почему он знал, что жена действительно нездорова? Ведь это на лице не написано и никакому контролю не поддается: эти уклонения легко было принять за кокетство, за испытание любви, за игру в стыдливость, мало ли за что… Но уж если дочь пересказывает это матери, а мать об этом трубит, то, значит, что прочная привязанность никогда не входила в их расчеты, что это был не брак, а продажа на срок… Поэтому из опасения, чтобы союз этот не укрепился, – тотчас же торопятся оглашать малейшие случаи взаимного недовольства – даже такого недовольства, которое могло исходить только от женщины, явно продавшейся с отвращением, недовольства, о котором во всяком другом случае было бы стыдно заикнуться.