Дело Бродского

Какой вывод напрашивается из всего сказанного? Не только Бродский, но и все, кто его окружает, идут по такому же, как и он, опасному пути. И их нужно строго предупредить об этом. Пусть окололитературные бездельники вроде Иосифа Бродского получат самый резкий отпор. Пусть неповадно им будет мутить воду!

А. Ионин, Я. Лернер, М. Медведев".

Текст этот столь красноречив и так много говорит об авторах, что подробно анализировать его смысла нет. Пасквиль существует по собственным законам -- чем больше лжи и грязи, тем чище жанр. Тут нужен только небольшой фактический комментарий.

Как сказал на суде сам Бродский, в фельетоне только его имя и фамилия правильны. Все остальное -- ложь.

Литературоведы из "Вечернего Ленинграда" несли свою околесицу, иногда сознательно фальсифицируя факты, а иногда искренне заблуждаясь по трогательному невежеству. Им невдомек было, что например, романсы любили не только провинциальные приказчики, но и самые рафинированные русские интеллигенты -- от Пушкина до Блока, который широко использовал поэтику романса. Но это -- мелочи.

А вот по части подтасовок масштаб был иной.

Прежде всего, стихи, которые цитируются в фельетоне, Бродскому не принадлежали.

Первые четыре строчки -- иронические стихи Дмитрия Бобышева, которые никаких общественных требований и деклараций не содержали. Автор следующего двустишия мне неизвестен, но у Бродского я таких строк не нашел, а я располагаю полным собранием его стихов тех лет.

С "отрывком из мистерии" три лернера произвели нехитрую операцию -- они разрубили стихотворные строчки по вертикали, а некоторые исказили. Это строки из баллады Лжеца (а вовсе не из романса), одного из персонажей "Шествия". А суть в том, что персонаж противоречит самому себе и потому в натуральном виде текст звучит так:

Я шел по переулку / по проспекту,

как ножницы шаги / как по бумаге,

вышагиваю я / шагает Некто

средь бела дня / наоборот -- во мраке.

Как видим, никакой абракадабры у Бродского нет, особенно, если учесть контекст. Она появляется по воле трех лернеров.

И уж если говорить о "Шествии" -- этой удивительной для двадцатилетнего автора поэме -- удивительной по напряжению и широте мысли, по горестной человечности и печальному состраданию, то не будь авторы пасквиля откровенными литературными и политическими бандитами, у них не повернулось бы перо писать всю эту злобную чушь. "Удивительное создание человек!" -совершенно справедливо изумлялся Шекспир.

Стихотворение, посвященное Нонне С., опять-таки написано было Дмитрием Бобышевым. Консультанты лернеров не дали себе труда разобраться в рукописях и все стихотворения подряд приписали Иосифу. Но главное дальше. Строка "Люблю я родину чужую" фигурировала едва ли не во всех газетных выступлениях, цитировалась не раз на суде и стала главным доказательством антипатриотизма Бродского. Прелесть однако в том, что такой строки у него никогда не было. Речь идет о стихотворении из цикла "Июльское интермеццо" шестьдесят первого года, которое начиналось:

Люби проездом родину друзей,

На станциях батоны покупая,

о прожитом бездумно пожалей,

к вагонному окошку прилипая.

Все тот же вальс в провинции звучит,

летит, летит в белесые колонны,

весна друзей по-прежнему молчит,

блондинкам улыбаясь благосклонно.

А заканчивалось:

Так, поезжай. Куда? Куда-нибудь,

скажи себе: с несчастьями дружу я.

Гляди в окно и о себе забудь.

Жалей проездом родину чужую.

Речь, как всякому понятно, идет о поездках не по США или Израилю, а по Советскому Союзу. (А конкретно -- о Подмосковье.) Все сказанное относится к местности, где родился один из друзей поэта и которую поэт проезжает. Вот и все.

Но из последней строки и создали, намеренно исказив ее, этот страшный жупел.

Так они работали.