Дело Бронникова

Эти дневниковые записи отсылают к воспоминаниям Черновой, которая пишет о работе Вержбицкого литературным негром у писателя Павла Евстафьева, который занимался исследованием истории военных поселений, но, видимо, не справлялся с литературной работой. Однако судьба писателя тоже была незавидной: он был арестован и расстрелян в 1941 году.

Еще один штрих к образу и судьбе Вержбицкого прибавляет неожиданная находка небольшого рассказа о нем в неопубликованных записных книжках Ольги Берггольц.

«Глеб Дмитриевич Вержбицкий. Трясется, дрожит и мигает все лицо.

“Я, право, иногда думаю, что уж меня нет, каким-то Голядкиным стал”.

В 32 г. был арестован, 58–11, посещал какую-то артистку, она кем-то оказалась. Был 1 допрос, получил 3 г. на Беломорканале.

Строил, затем был отправлен на Байкало-Амурскую магистраль. Жили в тайге, отстреливались от волков. Работал сначала физически, затем в лагерн. газетах.

Освобожден досрочно, получил грамоту ударника — “Вот, пожалуйста, посмотрите, нет уж, Вы, Ольга Федоровна, взгляните, вот и мой портрет, это я, и вот она, грамота ударника”.

Только что без еров говорит. Словоерс[161].

Вернулся в Ленинград, затем, в начале 35-го выслан. Сначала Вологда. В газете.

“Там ко мне нач. гор. милиции хорошо относился. Он, видите ли, стихи писал, его Евгением Онегиным прозвали, ну, и приходил ко мне их читать. Я не печатал, нет, нет, не думайте, не печатал. Но он мое общество ценил и говорил: «Я вижу, что ты в поэзии понимаешь, пока я тут начальником — живи спокойно»”.

Потом выгнали из Вологды. Это был 37 год.

С семьей скитался по всей России — нигде не давали работы.

Просился обратно в лагерь. “Хоть конвоиром, понимаете”.

Приятель, “лицо” в лагере, сказал: “Вот тебе 25 р., через 2 часа отходит поезд — уезжай. Я тебя спасаю. А то прибавят через этаж или дадут известку”.

В другом лагере сказали:

“У нас раньше гром мазурки был, а теперь педагоги, не советуем”.

Поехал на Куйбышевский узел, — “тоже наше строительство”, но даже там не взяли.

Наконец осел с женой и ребенком в Вишере.

“Существую случайной литературной работой. То корректуру правлю, то вот анализ детских сочинений делал, по полтора рубля тетрадка. Приятель вот устроил, написал лекции о Шекспире для Ин-та повышения квалификации учителей, конечно, анонимно”. Жена — научн. сотрудник Ин-та Севера, тоже пропадает втуне. Сам Вержбицкий кончил Университет, филолог, литературовед, знает три языка, работал в Ак. наук, в Пушкинском доме. Образованный, знающий человек.

В лагере на каменных работах — “меня придавило, но совсем немножко”. В лагере — “один начальник со мной грубо обошелся, ну, допустил нетактичность (избил). Я ему потом сказал: извините, у меня 2 ночи, а вы все 4 хотите. Но потом он пытался это загладить и впоследствии очень, очень хорошо со мной обращался. Так что жаловаться мне не на что. Обращались со мной очень хорошо…”

Разноска приказов по лагерю. Приказ о нач<альнике> лагеря — расстрелять за издевательство над заключенными. “Я приказ несу, он уже расстрелян, а жена-то его еще в конторе нашей работает, ничего не знает… Ну, я ей приказа не положил — знаете, все-таки женщина”»[162].

Берггольц пишет о нем в 1944 году, возможно, зная, что его уже нет на свете.

В феврале 1942 года Глеб Дмитриевич Вержбицкий умер в блокадном Ленинграде от истощения и был похоронен на Смоленском кладбище.

В своих воспоминаниях Мелентьев писал:

«4 ноября. Сегодня подтвердилась весть о смерти в Ленинграде Глеба Вержбицкого и Бориса, его брата. Первый умер в феврале дома от голода — дистрофии. Второй — в марте в тюрьме. “Он был бодр, у него была энергия, были широкие научные замыслы, и он бы выжил, если бы не катастрофа, случившаяся с ним”. Так пишет мне его сестра.

А Глеб накануне своей смерти был у Натальи Павловны Вревской, посидел у нее вечер и не раз возвращался к тому, что он скоро умрет…

Жена и сын Глеба еще перед войной уехали в Керчь и погибли там от бомбежки. Так, по крайней мере, уверяет брат жены Глеба. А сестра Глеба пишет мне: “Не знаю, насколько это верно. У меня есть основания сомневаться в этом”. В браке Глеба не все было обычно. Он жил всегда один и с любовью говорил о жене и сыне. Следующее его стихотворение я склонен считать автобиографичным: