Дело Бутиных

А сейчас она, притихшая и озаренная, глядит невеста невестой и не знает, что ей делать с собой, куда девать руки, куда глядеть глазам, куда ступить ногой.

— Вот, Михаил Дмитриевич, ведь из-за нее, сестрички моей, я вас вызвала, от дел оторвала, — сказала Зоря, и снова в глазах ее и озабоченность и смешливый задор. — Кто же кроме вас, нашего главы, рассудит, как быть-то теперь! С Симой-то нашей горячее происшествие. Да ты не стой там, сядем-ка, ты с одного бока нашего государя, я с другого, да совет учиним.

Будто старшая не Серафима, а она, Зоря, и, может, так оно сегодня и было.

Он глянул на смиренно-смущенное лицо одной, на непривычно важное, с затаенным лукавством личико другой и с благодарностью к обеим сестрам подумал: «Вот, приглашен на семейный совет, я для них глава семьи, отец, муж, зять, самый близкий человек».

— Что за происшествие у вас, Сима, да еще горячее? Или наследство свалилось с неба? Круглый миллиончик? И не знаете куда девать?

Симино лицо расплылось в широкой улыбке, она прыснула в широкую ладонь.

— Вот, господин Бутин, вы себя выдали, — сказала строгим голосом Зоря. — Вам сейчас только миллионы и снятся. С неба.

Она зло пошутила. Его передернуло. Впрочем, сам виноват. Брякнул насчет наследства.

— Не наследство с неба, Мишенька, дело земное. И хорошо ли это для Симы и для нас всех, это вам рассудить.

Она из-за бутинской спины легко шлепнула сестру по плечу.

— Сама расскажешь или мне?

— Лучше уж ты, Зоря. Я-то все слова порастеряю.

26

Горячее происшествие с Серафимой Глебовной Викуловой, сестрой Зори, тетей бутинских детишек и свояченицей самого Бутина, выглядело так.

В шестую годовщину смерти отца поехала Серафима в Нерчинск, в Соборную церковь — свечку поставить за упокой родителя и молитву сотворить, чтобы выразить дочернюю любовь неугасимую к рано ушедшему дорогому человеку. Почитай все утро в церкви и провела в благочестивых и возвышенных чувствах. Вышла на площадь вместе со всем народом, и грустно и светло на душе. Надо было повидать Яринского, тот, ежли сам не увезет, попутных ей найдет на Усугли. Было в то утро у нее какое-то особое чувство свободы и неспешности, не то, что в Хиде, где завсегда труды да хлопоты: не побелка — так стирка, не дойка — так чушкам хлебово готовь, курям зерна подсыпай, овец пои. Непривычно и вольно, когда вышла из церкви, — куры не клокчут, овцы не блеют, коровы не зовут. Ничего, теперь и дети подросши, норовят подсобить!

Не сразу заметила Серафима старушку, семенившую рядом: «Я тебя, молодушка, о чем прошу: ты не обидь старого человека, старушку хлипкую, подсоби, до дому доведи, тут проулочек на Большой, Господь Бог тебе милость ниспошлет...»

Небогато одетая, в многажды одеванном салопе, в платке с линялыми цветами, но чистенькая, опрятная, взялась цепко под руку за Серафиму и ковыляет, воздыхая, словно за углом ее могила ждет. А сама, споднизу выглядывая, с охами да ахами выспрашивает: да ты, девушка, откуль взялась, да ты, сердобольная, какого звания, да ты, добрая душа, нерчинская али с села, — а Серафима ей так да так: родом с Шилки, из крестьян, отец да мать померли, живу с сестрой.

Серафима, что ж, видит, что старушка без корысти, зла никакого, любопытство одно по дряхлости, — она и выкладывает ей: хозяйство, мол, большое, коров столько, гусей столько, чушек столько, земли во сколько, и дом большущий, хлопот много, надо робить, вот сейчас сестра одна, надо скорей ворачиваться, и племяши ждут-дожидаются, да еще гостинцев надо сообразить да увезти...

— И что на Хиле живете сказала?

— Сказала! Сказала! — вытянула тонкую шейку Зоря. — Ох, перепугался, миленький! Уж такие мы глупые у тебя! Что ты сказала, Серафима?

— А то, — ответила спокойно девушка, — что за Шилкой живем, в сторону Казаковских промыслов. Не так, что ли?

— Так, так, — рассмеялся Бутин. — Пока я еще ничего не понимаю. А разве я не должен, Зоря, опасаться за вас?

Зоя промолчала.

— Никак не могла уразуметь, зачем она меня к себе зазывает! Я до ворот проводила, прощеваться стала, а она: уважьте, да уважьте, заходьте к нам малость посидеть да чаю откушать! А тама куда надо, туды и проводим! Как старушку не уважить, Бог не простит! Подивилась Серафима лишь тому, что старушка тщедушная, слабосильная, малорослая, а дом, в который завела гостью, — махина махиной, пятистенок, бревна кладеные, как влитые, нитяной проймы меж ними не видать, и под железной крышей, и ограда палевая, краем глаза приметила за тыном амбар, и стайку, и сараюшки...

Чему Серафима еще подивилась! Завела та Прасковья Федоровна незнакомую девицу в горницу, усадила на диван пестрого штофа и словно в прорубь нырнула, сестра не доглядела, в какую дверцу юркнула. Только и слышно, как в глубине избы колготят, и будто детские воробьиные голоса, и будто в приглушенности средь них мужской голосище, который осаживают, словно на него чехол надевают.